– Ценный? – Я рассмеялась и отпила вина. – Оглянись, Элизабет, все что у меня есть – есть только по твоей милости! Будь я кому-то нужна, уж верно он дал бы знать о себе ранее.
– Может, и дал. – Сестра холодно улыбнулась, отщипнула кусочек от горбушки, покатала в пальцах. – Неужели тебя не удивляло, что вовсе ты не получала писем? Неужели думаешь, что никто не расточал обещаний, лишь бы тебя заполучить?
Вдоволь налюбовавшись на мое удивленное лицо, Элизабет кинула в рот хлебный мякиш и с мрачным удовлетворением сказала:
– Что ж, если так – то ты еще более дурная королева, чем я думала. И не зря я тебя берегла: ты так наивна, что не смогла бы себя защитить, когда стала бы таким союзникам бесполезна.
В легком замешательстве я смотрела на нее и не верила своим глазам.
– Ты и впрямь считаешь это защитой?
– А разве нет? Я забочусь, чтоб никто не докучал тебе, чтоб ты жила, сыта и спокойна, не ввязываясь больше в политику, где стать могла бы лишь разменной монетой, не более.
К вину она так и не притронулась, и я нахмурилась против воли. В голове слегка шумело – пусть Грайне заранее дала мне нужный отвар, сонное зелье все равно начинало действовать. Но куда больше Элизабет меня беспокоила ее свита – слишком их много было, хватит ли у Грайне зелья на всех? Если нет, то как управиться с ними?
Разве что Деррен что-то придумает, я – уже не могла.
– Что ж. – Элизабет слегка расслабилась, потянулась к мясу, пока оно не остыло. – Ты, похоже, и впрямь с мятежниками не связана, и меня это радует. Хоть на это тебе ума хватило. Тогда зачем ты меня звала?
– А ты ехала, думая, что я в ловушку тебя заманиваю? – Губы дрогнули в кривой улыбке. О сестра, знала б ты, как правдивы твои подозрения!
– Ловушка? Ты мило шутишь, Джанет, но я же знаю, что на такое ты не способна – тем более в одиночку. – Она пожала плечами и слизнула подливку с губ. Наконец потянулась к вину. Я закрыла глаза, чтоб не видеть, как она пьет отраву, чтоб не выдать себя звериной тоской. – Мои соглядатаи заметили с полгода назад, как шныряют в округе странные оборванцы, но о них давно не было вестей.
Отставив кубок, она посерьезнела, снова схватилась за хлеб.
– Тебе стоит быть осторожней, сестра. – Голос ее сделался напряжен. – Твое письмо пришло удивительно… не вовремя. Подозрительность короля питает что угодно, даже ветер с моря, а едва ему доложили, что ты ищешь со мною встречи… Он велел привезти тебя, Джанет. Ты догадываешься сама – не для милой беседы. Он пока прислушивается к моему мнению, и я заступлюсь за тебя, но прошу – будь осторожна в словах и забудь дурные шутки. Никто над ними уже не посмеется.
Жар хлынул к щекам и сжал горло. Она берегла меня – как умела, а я… чем я собиралась ей отплатить?
Из нас троих я оказалась самой дурной сестрой, и тошно было это осознавать.
И когда я вспоминаю о том вечере, тошнота и по сей день не проходит.
Она все же заметила, что я не в себе, улыбнулась покровительственно:
– Не бойся так, Джанет. Я не позволю, чтоб Рэндалл тебя…
Грохот и низкий, сдавленный стон прервали ее слова, и она вскочила, бросилась к дверям, но, едва сделав шаг, пошатнулась и опустилась на пол. Распахнулась дверь, и из коридора ввалился сандеранец, серый, с розоватой пеной на губах и побелевшими глазами:
– Г… госп-пожа… п-пред…
Он не договорил, свалился рядом с Элизабет, забился умирающей рыбой, булькая и хрипя, а в открытые двери вслед за ним тянулся мерзостный запах рвоты, крови и смерти.
Ноги и меня держали плохо, но совсем не прикасаться к вину было бы подозрительно. Я опустилась рядом с сестрой, обняла ее дрожащими руками. Сердце колотилось так быстро и больно, что я надеялась малодушно, что оно не выдержит и последний удар нанесу не я.
– Прости, – прошептала едва слышно. – Так надо.
Сон быстро ее утягивал, пеленая слабостью, и я держала ее в объятиях, смотрела в ее меркнущие глаза, пока они не закрылись.
До сих пор мне снится это в кошмарах, как она смотрит на меня – не с ненавистью, не со страхом, о нет.
С уважением.
Потому что я наконец ее переиграла.
Не помню, сколько времени прошло – хлопали двери, раздавались шаги, но я сидела рядом с Элизабет и, казалось, сама засыпаю вслед за нею. Граница меж сном и явью истончилась, и рядом ходили Грайне и матушка и вели долгий спор о порядке в доме, старых договорах и вырезанных сердцах.
Меня тряхнули за плечи, перед глазами вспыхнул огонек, и я вскрикнула, отстраняясь, пряча лицо за вскинутой ладонью. Словно куклу, меня поставили на ноги, впихнули в руки чашку с водой такой ледяной, что тут же свело зубы и начал колотить озноб.
– Если бы я не видела, как ты пила противоядие, госпожа, – лукаво улыбалась Грайне, забирая кружку из сведенных холодом пальцев, – решила бы, что из чувства вины ты захотела последовать за сестрой. Как легко на тебя влияют зелья – легче, чем на простых людей.
Она легко подхватила Элизабет на руки, словно та и вовсе ничего не весила.
– Идем, не будем время терять. Придется справляться самим – Деррен занят, помогает сандеранцев закапывать.
Во дворе Грег запрягал в телегу лошадь, что-то тихо шептал ей, гладил по гриве. Она чуяла запах смерти, всхрапывала, недовольно перебирала ногами, но вырваться не пыталась. Чуть в стороне стоял экипаж Элизабет, и кони из него уже были выпряжены и устало склонили головы к поилке.
Встретив спокойный взгляд конюха, я смутилась и опустила глаза – мне почудился в них укор и осуждение. А может, я сама желала их увидеть.
Деррен вытащил из дома очередное тело и забросил в телегу, отдышался.
– О телах не беспокойся, королева. – Он улыбнулся, словно таскал и складывал не трупы с кровавой пеной на губах, а тюки ткани. – Их не найдут. Об их конях я тоже позабочусь – чтоб не заметили их раньше времени.
Он смотрел на мертвых равнодушно, не видя в них врагов, не видя в них людей, ни гнева, ни жалости не испытывая: к чему гневаться на куст, что дорогу перегородил? Срубить его и сжечь.
Меня снова начало подташнивать, и я поспешила за Грайне.
Пусть все закончится. Пусть все это уже закончится.
Яблоня все так же чернела рядом с алтарным камнем, символом того, что уже ушло безвозвратно, и порождала лишь глухую тоску в сердце. Грайне опустила Элизабет на камень и отошла подальше, туда, где не будет чуять запах крови. Сестра спала, лицо ее было безмятежно – впервые в жизни, и хотела бы я верить, что таким оно останется и в смерти, не исказится в боли и муке.
С другой стороны от камня склонилась Маргарет, огладила тонкими пальцами лицо сестры, коснулась губами ее лба. Хотелось дотянуться до нее, сжать ее ладонь, ища поддержки, но тяжестью налились мои руки, словно я сама обратилась в камень.
