Ни одна из нас не желала бы лучшего собеседника.
Я и не заметила, когда она ушла, только вздрогнула, различив медленные, неуверенные шаги. Подошел Гвинллед, замирая на каждом шагу, опустился рядом – только руку протянуть. Ссутулился, как ребенок.
– Они решили напасть на шахты и колодцы, недобрая королева, – сдавленно произнес он, не поднимая глаз. – Атаковать всеми силами, чтобы сандеранцы привели подкрепление из столицы… чтобы небольшой отряд проник во дворец и убил короля. И короновал меня. Я не сумел их отговорить.
– Все равно останется охрана короля. Если Рэндалл уже прознал, что случилось с… Элизабет, – голос дрогнул, и горло пережало набежавшим рыданием, и не сразу я смогла продолжить, – то сандеранцев он от себя не отпустит. Даже если гарнизон покинет город, дворец будет полон стражи.
– Они все погибнут. Знают и все равно спокойно обсуждают, как и откуда атаковать. И все ради меня…
Так безрадостно это прозвучало, что я оглянулась на него. Как не вязались эти его слова с прошлыми! Не он ли говорил: «Если они любят своего короля, то почтут за честь умереть»? Разве не он желал слепой любви?
Гвинллед поднял на меня глаза, и они чернели провалами на бледном лице.
– А если я подведу их, недобрая королева? Если не справлюсь, даже не смогу власть захватить, не то что удержать? Если все смерти будут напрасными, как в той твоей сказке?
Я потянулась его обнять, вплела пальцы в черные пряди. Древний и благородный фейри говорил его голосом, но и его терзали страхи десятилетнего мальчишки. Стоило чаще напоминать себе это: хоть Гвинллед и вымахал выше меня ростом, хоть во сне не остановилось время для его тела, – оно остановилось для его разума. Лишь вчера для него явился Рэндалл из-за моря, лишь вчера я принесла ему отравленное яблоко, лишь вчера его покинули все, к кому он тянулся и кому доверял.
И немногим раньше – сестра его предала, чужой рукою ударив в спину.
Если он и чудовище, то самое милосердное чудовище в Альбрии.
– Ты справишься, Гвинллед, – прошептала я, и он приник к груди, как в детстве, когда пугался особо страшной сказки. – Теперь ты целый. Я смотрю на тебя и не знаю, кого же вижу – фейри или человека, моего короля или моего воспитанника?
– Это совершенно не важно, недобрая королева, кем бы я ни был – я твой. А память… она как за дымкой снов. Словно не обо мне.
– Ты справишься, – повторила я. – Потому что я верю в тебя. И те, кто готов за тебя умирать, тоже верят.
И потому что я не позволю, чтобы смерть Элизабет была напрасной.
Но этого я ему уже не сказала.
11
Старая клятва крепко держала фейри в узде, и потому их чары мало могли помочь. Провести нас дивными тропами, укрыть плащом тумана, отвести глаза случайным путникам – но не более того.
Нынче проникнуть в город было сложно – на воротах дежурили солдаты, и в свете фонарей ярко видны были их синие мундиры. И если через пригород и трущобы мы прошли легко, то внутренние стены – старой кладки, оставшиеся еще с незапамятных времен – так легко миновать не вышло бы.
– Контрабандисты бороды с досады рвут, – со смешком поведал Боусвелл, когда мы остановились в неприметном особняке недалеко от стен. – Едва начались волнения, как сандеранцы все ходы отыскали и перекрыли. Видать, у них в этом большой опыт.
Дом едва вмещал наш отряд – Гвинлледа, Боусвелла и десяток воинов, самых ловких, самых умелых в бою нечестном и безнадежном. И меня. Кажется, они и сами не понимали, зачем Гвинлледу такая обуза с собой, но за меня вступился Боусвелл, чей долг был от лица старых родов засвидетельствовать коронацию. Сказал – слово даже бывшей королевы имеет вес.
По веселым его глазам видно было, что и он готов умереть.
Имени его я так и не узнала.
Совсем рядом с домом склон круто уходил вниз – там текла Эфендвил, широкая и спокойная, уже за старыми стенами распадаясь на несколько рукавов. Все, что мне оставалось, – долго смотреть на воду и ждать условленного часа.
В атаку на шахту Деррен повел мятежников сам. Он сказал: полководец должен умирать вместе со своими людьми, иначе он не достоин уважения. Выживи, сказала я ему в ответ, королю еще понадобится толковый генерал. И теперь я могла только невидящим взглядом смотреть в окно и вспоминать его шутки и лукавые взгляды.
Дом принадлежал Боусвеллам – или их должникам. Все здесь было подготовлено для того, чтоб разместить небольшой отряд и не привлекать внимания. Запасы еды и воды, сменная одежда, оружие. Мятежники уже не в первый раз приходили сюда – в нижнем городе им ничего не угрожало, ведь сандеранцев здесь не жаловали особенно сильно.
Но тревога не оставляла меня.
Мы должны были ждать – еще день или два, до крайнего срока: либо поднимется переполох и сандеранцы бросятся защищать свои драгоценные шахты – если Деррену удастся его безрассудный план, либо все останется по-прежнему – если Деррен погибнет.
И тогда путь в город придется искать самим.
Нет ничего страшнее беспомощного ожидания, только и остается, что травить себя сомнениями.
Остальным промедление давалось не легче, лишь Чертополох, фейри, что сопровождал нас, развлекал остальных забавными историями. Рядом с ним было легче – и дышалось свободнее, и темные мысли таяли, но я держалась в стороне. Это воинам лучше отдохнуть и не тратить силы на пустые тревоги, мне же не нужен покой, навеянный чарами, – горечь вестей после него будет куда острее.
После пробуждения Гвинлледа тяжелые и зыбкие сны преследовали меня, полные отчаяния, теней и бесплодных попыток бежать, но как часто это бывает в снах – ноги увязали и воздух сковывал камнем, не позволяя пошевелиться. Пыталась я догнать кого-то или спастись бегством?
Не знаю.
Но когда на закате я увидела черную пленку, растянувшуюся по реке, я вспомнила сны.
И те, что снились сейчас, и те, что видела давно, когда сандеранцы только достроили свои шахты.
Тревога катилась от окраин, улицы полнились испуганными криками, и резкие, злые окрики сандеранцев вторили им. Дрогнула земля, зазвенели стекла, отдаленный свист разорвал вечернюю зыбкую тишину – где-то недалеко пронесся паровоз, и земля стонала под перестуком железных колес. Гарнизон бросился спасать бесценные свои шахты.
Похоже, план Деррена удался: суматоха поднялась знатная – от мельтешения факелов за окнами ночь сделалась красна. Раздернув шторы на втором этаже, мы смотрели, как катится многоголовое, многорукое чудище к стенам, как кричит тысячей глоток, гневается и рыдает.
– …Отродья Аннуна! Нашу реку!..
– …Отравили воду…
– …Убийцы!
– …Пучина вас поглоти!..
– …Да яд у них в крови! Не люди они, и убить их не грех!..
