– Посмотри в окно, – сказал папа. – Тюльпаны вот-вот расцветут.
Это были последние слова, которые я услышала. Когда я снова открыла глаза, он уже исчез вместе с огром. Весь дом слышал мои рыдания. Я крикнула из окна:
– Папа!
Никто меня не услышал. Никто не видел меня. Никому не было до меня дела.
Позади меня раздался шёпот. Это была мама.
– Куда вы его ведете? – спросила она дрожащим голосом.
– Это обычная процедура, – услышала я голос одного из огров, стоявшего на пороге. – Мы едем в полицейский участок на Грольманштрассе. Не волнуйтесь, все с вашим мужем будет в порядке.
Да, конечно. Они отправят его назад целого и невредимого. И он вернется и расскажет нам, что с ним обращались как с настоящим джентльменом. Что вместо воды ему подали вино в большой, теплой, хорошо освещенной камере. Но я знала, что произойдет на самом деле: он будет спать в переполненной камере и будет голодать. И если нам повезет, мы изредка сможем узнавать новости о его жалком существовании.
С того дня, как арестовали герра Шмуэля, мясника из нашего района, мы ничего о нем не слышали. Не было никакой разницы между ним и моим отцом. Для них мы все одинаковы, и я была убеждена: никто не вернулся из этого ада.
Я должна была вцепиться в него, пока он не оттащил бы меня, и запечатлеть в памяти тот момент, который не могу больше вспомнить, потому что я была склонна вычеркивать печальные события из памяти.
Мама бросилась в свою спальню и закрыла дверь. В испуге я вбежала за ней и увидела, как она открывает ящики, достает документы и торопливо их просматривает.
– Мне нужно идти, – пробормотала она. – Увидимся позже.
Я не верила своим ушам. Куда ты идешь, мама? Мы ничего не можем поделать. Мы потеряли папу! Но это было бесполезно: с силой семьи Штраус, которую она до сих пор подавляла, мама выскочила на улицу после нескольких месяцев затворничества. Она захлопнула входную дверь и исчезла, не заботясь о макияже, о том, подходят ли туфли к сумочке, выглажено ли платье и надушилась ли она подходящими весенними духами.
Я снова закрыла глаза и сказала себе: ты не должна забывать об этом. Я начала перечислять все, что я должна была запечатлеть в памяти: парчовые обои, свет в прихожей, бархатное кресло, аромат маминых духов.
И все же самое важное ускользало от меня: папино лицо.
Я была совсем одна. В одно мгновение я поняла, каково это – быть без родителей. И я также знала, что это не в последний раз.
Анна
Нью-Йорк, 2014
Тетя Ханна потеряла племянника, своего единственного потомка, свою последнюю надежду.
А я потеряла отца.
До пятилетнего возраста я еще надеялась, что папа однажды придет без предупреждения, просто так. Каждый раз, когда в дверь звонили, я бежала посмотреть, кто пришел.
– Ты как маленькая собачка, – ругала меня мама.
От отца осталась огромная карта мира, которую я повесила на стену над своей кроватью. Я представляла, как папа путешествует по экзотическим странам на реактивных самолетах, атомных подводных лодках и цеппелинах. Я видела, как он взбирается на Эверест, купается в Мертвом море, выбирается из-под снежной лавины на Килиманджаро, переплывает Суэцкий канал, покоряет Ниагарский водопад на каноэ. Мой отец был воображаемым путешественником, который однажды приедет за мной и заберет меня с собой в неизведанные места. Это будет большое приключение.
Так продолжалось вплоть до одного пасмурного сентябрьского дня: пятой годовщины того рокового вечера, когда отец исчез. У меня в школе была организована торжественная церемония, и в актовом зале, заполненном детьми, кто-то зачитал список пропавших без вести. Папино имя было последним в списке. Я сидела там как статуя, не зная, как реагировать. Одноклассники по очереди начали обнимать меня.
– Анна потеряла отца, – торжественно объявила учительница, когда мы вернулись в класс.
– Те, кто пережил тот день, никогда не забудут, что делали утром, – начала говорить учительница. Она постоянно прерывалась и смотрела на нас, чтобы убедиться, что мы внимательно ее слушаем.
– В то утро я была у себя в классе, когда меня вызвали к Джорджу в кабинет. Занятия были внезапно приостановлены, а дети отправлены домой. Общественный транспорт не ходил, мосты на Манхэттене были закрыты. Меня забрала из школы подруга, и я провела ночь в ее доме в Ривердейле. Это были такие тревожные дни. – Глаза учительницы наполнились слезами. Она вытащила из кармана носовой платок и продолжила: – Многие люди в нашей школе потеряли семью, друзей или кого-то из знакомых. Они не скоро смогли прийти в себя.
Я старалась сидеть спокойно, хотя была совершенно потрясена.
Когда я ехала домой на автобусе, я села одна на заднем ряду и тихо заплакала. Дети передо мной кричали, бросали карандашами и резиновыми ластиками друг в друга. Постепенно я поняла, что с этого момента остальные будут считать меня бедной маленькой девочкой, которая потеряла своего отца в один из сентябрьских дней.
Мама ждала меня у подъезда. Я вышла из автобуса, не попрощавшись с водителем, и пошла к лифту, даже не взглянув на нее. Когда мы дошли до нашей квартиры, я встретилась с ней взглядом:
– Папа умер пять лет назад. Учительница сказала об этом на уроке.
Услышав слово «умер», мама вскинулась, но тут же оправилась, как бы показывая, что новость не так уж сильно на нее повлияла.
Я пошла в свою комнату; я понятия не имела, что сделала мама. У нее не было сил; вероятно, ей даже не хотелось ничего мне объяснять. Ее траур закончился, а мой только начинался.
Позже я зашла в ее сумеречную комнату и увидела ее там, все еще в одежде и туфлях, свернувшуюся калачиком, как ребенок. Я дала ей немного отдохнуть. Я поняла, что с этого момента мы будем говорить о папе в прошедшем времени. Я стала сиротой. А она была вдовой.
Он стал сниться мне по-другому. Мне казалось, что он каким-то образом так и остался на далеком острове. Но мама впервые подумала о нем как об умершем.
* * *
Каждый сентябрь я по привычке думаю о том, как одним солнечным утром папа ушел из квартиры и так и не вернулся. Как и я.
В тот день, когда мне было всего четыре с половиной года и я узнала подробности об исчезновении отца, я повзрослела. Я уединилась в своей комнате с его фотографией. До этого были парки и деревья, люди, продающие фрукты и цветы на углах улиц Бродвея. Раньше мы ходили за мороженым весной, летом и даже зимой. Мама обещала научить меня кататься на велосипеде в Центральном парке. Но она так и не выполнила обещание.
Зарывшись головой в подушку, мама рассказывала мне уставшим, монотонным голосом о том, что случилось в тот ужасный день, перечисляя пугающие меня детали. Каждый сентябрь ее голос снова звучит у меня в голове, как молитва, повторяемая без изменений.
