Вот только кое-кто уже принял нас. Правительство острова между двумя американскими континентами собиралось принять нас и позволить нам жить там, как любой другой семье. Мы будем работать, станем кубинцами, и именно там родились бы наши дети, внуки и правнуки.
– Мы уезжаем тринадцатого мая, – сказал Лео, шагая впереди. Я последовала за ним, ни о чем не спрашивая. – Мы отправимся из Гамбурга, взяв курс на Гавану.
Тринадцатое мая было субботой. Слава богу, что отъезд не был запланирован на вторник – день недели, которого мы боялись больше всего.
* * *
Грязный камень. Осколок закопченного стекла. Сухой лист. Это были единственные сувениры из Берлина, которые я спрятала в свой чемодан тринадцатого мая. Каждое утро я бесцельно бродила по квартире, сжимая в руках камень. Иногда я часами ждала маму. Каждый раз, когда она уходила, она обещала вернуться до полудня, но никогда не держала слова. Если бы с ней что-то случилось, мне пришлось бы пойти с Лео. Или, возможно, Ева могла бы сказать, что я ее дальняя родственница, и взять меня к себе. Никто бы не узнал, что я нечиста.
Я бы получила новые документы и жила бы у женщины, которая была с нами, когда я родилась, и занялась бы тем, что помогала бы ей по хозяйству в чужих домах.
Наконец были готовы документы на передачу нашего имущества: дома, квартиры, где я родилась, мебели, украшений, моих книг и кукол.
Маме удалось вывезти из Берлина свои самые ценные драгоценности благодаря одному другу, который работал в посольстве какой-то экзотической страны. Только документы на наш семейный склеп она наотрез отказалась отдавать. Но огры им не заинтересовались, потому что он находился на нашем кладбище в Вайсензее. Там покоились мои деды и прадеды, и именно там мы должны были упокоиться. Однако я не сомневалась, что они уничтожат это место так же, как они уничтожили многие другие.
В то время распространялись фальшивые документы для переселения в Палестину и Англию; каждый считал, что может воспользоваться нашим отчаянным положением, чтобы ограбить и обмануть нас. Иногда так поступали огры, но в других случаях это были жестокие доносчики. Никому нельзя было доверять.
Поэтому мама удостоверилась, что наши разрешения на въезд на Кубу в качестве беженцев были настоящими.
– Помимо ста пятидесяти американских долларов за каждое разрешение, я заплатила еще пятьсот в качестве залога. Это в качестве гарантии того, что мы не будем искать работу на острове и не станем обузой для страны, – объяснила она, повернувшись ко мне спиной.
Мы ехали на крошечный остров, площадь которого, впрочем, позволяла ему с гордостью именоваться самым крупным в Карибском бассейне. Этакий островок суши между Северной и Южной Америкой. Но эта крошечная полоса была единственной страной, открывшей перед нами свои двери.
– Судя по атласу, это часть Западного мира, – объявила мама с некоторым удовлетворением.
Мы должны были отплыть из Гамбурга и пересечь Атлантический океан на немецком корабле. Но как бы нам ни хотелось туда отправиться, мы никак не могли почувствовать себя в полной безопасности на корабле с командой огров.
– Билеты в первый класс обойдутся нам примерно в восемьсот рейхсмарок, – продолжала мама, – и компания требует, чтобы мы купили обратные билеты, хотя они знают, что мы никогда не вернемся.
Все пользовались нами.
В тот день мама пришла рано, потому что папа должен был вернуться домой. Она надела черное платье, будто заранее облачившись в траур, и белый пояс, который не переставала поправлять. Умывшись, она нанесла очень легкий макияж. Она больше не пользовалась накладными ресницами, не подводила карандашом брови и не пользовалась тенями для век. Она стала совсем другой женщиной.
Сидя на краю стула со сложенными на коленях руками, она выглядела как непослушная ученица, которую наказывают в школе, куда она меня больше не отправляла, потому что меня там не принимали.
– Сохраняй спокойствие, – сказала она мне, видя, как я мечусь взад и вперед по огромной запыленной комнате.
Папа поднимался по лестнице. Мы слышали его. Вот он!
Мы уезжаем! У нас получилось! Папа, мы будем жить на клочке земли, где нет времен года, только лето. Где бывает только влажно или сухо. Я прочитала об этом в атласе.
Когда папа вошел, он показался мне еще выше, чем раньше. Его очки были перекручены, а волосы полностью сбриты. Воротник рубашки был настолько грязным, что невозможно было определить, какого он цвета. Но его исхудалый вид придавал ему еще больше благородства: несмотря на голод и зловоние, он держался прямо. Я подбежала к нему, обняла его, и он разрыдался. Не плачь, папа. В тебе моя сила. Теперь ты здесь, с нами и в безопасности.
Так я и стояла, крепко обнимая его и вдыхая запах его пота и канализации. Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала, как вздымается его грудь. Отец поднял голову и посмотрел на маму.
Он поцеловал меня в лоб, как ребенка, а мама начала посвящать его в наши дела. Я бы очень хотела узнать, где та женщина, которая до того не выходила из квартиры и проводила дни в рыданиях, вдруг нашла такую силу. Я никак не могла привыкнуть к новой Альме. И я изумилась еще больше, когда она заговорила:
– У нас есть только две выездные визы, подписанные кубинским госдепартаментом, потому что они только что опубликовали новый указ, ограничивающий въезд немецких беженцев на остров.
Мама даже не сделала паузу, чтобы передохнуть:
– Но это не важно: компания «Гамбург—Америка Лайн» собирается продавать туристические визы на ограниченный срок, подписанные генеральным директором иммиграционной службы, неким Мануэлем Бенитесем.
Мама постаралась произнести его имя на безупречном испанском.
– Нам нужна только одна. Если мы сможем достать «Бенитес» с печатью кубинского консульства, – она уже окрестила спасительные визы его именем, – ты сможешь уехать с нами. Но нельзя покупать ее через посредников. И лучше купить три, чтобы мы все ехали с одинаковыми документами.
– А если мы не сможем достать «Бенитес», какие еще есть варианты? – встряла я. – Все равно уехать, а папу оставить в Берлине?
Мама не ответила мне, а продолжила, задыхаясь, объяснять:
– По крайней мере, для нас зарезервированы две каюты первого класса. Это уже гарантия. Проблема в том, что нам позволено взять только десять рейхсмарок на человека.
Это означало, что родители могут взять двадцать, а я – десять. Вот и все наше состояние. Мы могли бы спрятать еще немного денег, но это было бы слишком рискованно: тогда у нас могут отобрать разрешение на посадку. Или, может быть, нам бы удалось тайком взять папины часы или какую-нибудь другую драгоценность. Это было бы большим подспорьем.
– Пока мы не доберемся до Гаваны, у нас не будет доступа к нашему канадскому счету. А в море мы пробудем две недели, не больше, – продолжала мама спокойно. – Первые несколько дней мы можем пожить в отеле «Насьональ», пока готовят наше временное жилье. Там мы пробудем месяц, а может, и год. Кто знает.
