Было довольно жарко. Мама достала носовой платок и промокнула им лицо, чтобы пот не испортил макияж. Два члена команды раздвинули красные бархатные шторы и открыли несколько окон. Подувший с палубы ветерок разогнал спертый воздух и рассеял запах копченой рыбы и мяса, который начинал вызывать у меня тошноту.
Стюард пришел спросить Лео, не желает ли он еще чего-нибудь, называя его «сэр». Даже не знаю, что больше встревожило моего друга: то, что его назвали «сэр», или то, что кто-то обращается к нему в такой манере. Лео не ответил, и стюард продолжил обходить стол, принимая заказы. Было очевидно, что Лео не привык к хорошему обращению, особенно со стороны того, кто принадлежал к чистой расе.
– Ты в это веришь? – прошептал он, наклонившись так близко к моему уху, что я подумала, что он собирается поцеловать меня. – Огры нам прислуживают!
Он захихикал, поднимая свой стакан с теплым молоком, чтобы произнести тост:
– За вас, графиня Ханна! Это будет долгое и замечательное путешествие!
Я громко рассмеялась, чем вызвала мамину улыбку.
– Да, Лео, пей теплое молоко, тебе полезно, – ответила я голосом ворчливой старой графини.
За соседним столом четверо молодых людей тоже высоко подняли свои бокалы. Папа улыбнулся им и слегка кивнул, принимая участие в их тосте на расстоянии. Мы с Лео наблюдали за всем, стараясь не хихикать.
– Завтра мы так повеселимся! – радостно прошептал он, допив молоко залпом.
Телеграмма от компании «Гамбург – Америка Лайн»
Понедельник, 15 мая
Я чувствовала себя потерянно. Когда я проснулась, я услышала звуки скрипки, играющей интермеццо одной из опер, которые папа обычно слушал дома по вечерам. Я еще не проснулась. Мы снова были в Берлине. Огры были всего лишь кошмарным сном, вызванным взбудораженным воображением.
Мне привиделось, что я лежу у ног отца рядом с граммофоном. Он гладит меня по голове, ерошит мне волосы, рассказывая мне об оперной героине Таис, куртизанке и жрице в могущественной египетской Александрии. Ее хотели лишить имущества и заставить отречься от богов, которым она всегда поклонялась. Ее заставили перейти через пустыню, чтобы расплатиться за грехи.
Я открыла глаза и увидела, что нахожусь в своей каюте. Двери в папину были открыты, и я заметила граммофон. Он читал в постели, слушая симфоническое итермеццо «Размышление» из оперы «Таис», как в старые добрые времена. Оркестровая музыка заслонила весь остальной мир.
Нас отправят обратно в Берлин, потому что мы взяли с собой граммофон! Я была уверена, что он значился в списке нашего квартирного имущества, который нас заставили составить. Кому пришла в голову такая глупая идея – взять его с собой? Мама никогда не простит папу. Она расплачется и будет обвинять меня тоже, без конца повторяя, что нам нужно скрыться. Возможно, она попыталась бы отравить меня той ужасной капсулой, которую папа заставил ее купить у отца Лео.
Но мама вошла в мою каюту, выглядя бодрее, чем когда-либо. Если граммофон не беспокоил ее, если она не считала, что нас отправят обратно из-за папиной безответственной любви к музыке, это значило, что мы в безопасности.
Она выглядела сияющей и еще более элегантной. Необходимость стряхнуть с себя вялость последних четырех месяцев, чтобы добыть нам разрешения, прочесав пыльные улицы Берлина, заполненного ограми, марширующими в отвратительном единодушии, сотворила с ней чудеса. На ней были длинные свободные брюки из габардина цвета слоновой кости, синяя хлопчатобумажная блузка, подходящий по цвету тюрбан, шарф, повязанный вокруг шеи, и пара темных очков в черепаховой оправе, чтобы защититься от солнца на палубе. На левом предплечье поблескивал широкий золотой браслет, а на правой руке ослепительно сияло обручальное кольцо.
Богиня во всем своем великолепии.
– Ты можешь идти куда хочешь, кроме машинного отделения, – сказала мне мама. – Это опасно. Иди резвись, Ханна. Папа останется здесь читать. Сегодня прекрасный день.
С видом, будто корабль принадлежал ей, мама вышла из каюты, впервые за много месяцев желая вдохнуть свежего воздуха.
Мы все еще были в Европе. Вдруг до меня донесся шум из другого порта. Я жаждала оказаться в открытом море, но меня раздражали проносящиеся мимо нас чайки, запах рыбы и засохшей крови вместе с запахом ржавчины и смазки от двигателей, а также гул приближающихся к причалу и отплывающих от него кораблей.
Выйдя на палубу, я увидела маму у перил. Ей подавали чай, а она смотрела вниз на французский порт Шербур, внимательно наблюдая за тридцатью восемью пассажирами, поднимающимися на борт. Очевидно, она не узнала ни одного из них, потому что отошла к одному из шезлонгов по правому борту.
Я не думала, что она подружится с кем-то из других женщин в первом классе. Она наблюдала, как они проходят мимо, достаточно дружелюбно приветствовала их, но затем поправляла свои темные очки и больше не обращала на этих элегантных женщин внимания, даже если они хотели бы присесть рядом с ней. Она наслаждалась одиночеством. То, что она провела все эти месяцы в заточении за закрытыми ставнями, не выходя на улицу, чтобы повидаться с друзьями, сделало ее асоциальной.
Я знала, что морской воздух пойдет маме на пользу. Она выглядела свободной и могла носить свои лучшие наряды, демонстрировать свои драгоценности, иметь всегда под рукой кого-то из персонала. Но она, казалось, не спешила снова пойти в бальный зал. Когда прошлым вечером мама открыла туда дверь, она увидела на задней стене красно-бело-черный флаг. Ее лицо исказила гримаса отвращения, которое заметила только я, и она ушла, не сказав ни слова. Она пошла прямо к капитану. Никто не знает, что она сказала, но факт остается фактом: к утру флаг исчез. Первое, что она сделала еще до завтрака, – отправилась в бальный зал, чтобы узнать, сдержал ли капитан свое слово.
– Пока мы в море, он будет заботиться о нас, – сказала она позже. – Он настоящий джентльмен.
Корабль задрожал, и раздался еще один гудок. Теперь мы действительно были в пути. Спрятавшись за темными очками, мама улыбалась спокойно, как никогда раньше.
Лео подкрался ко мне сзади и закрыл мне глаза. Его руки были влажными. Я включилась в игру и спросила, не папа ли он.
Расхохотавшись, он изо всех сил дернул меня за руку. Лео вовсю хозяйничал в первом классе. Он приходил и уходил с нашей палубы, как будто был ее властелином и хозяином. Он больше не боялся, что его отправят обратно к отцу в каюту туристического класса. Его место было здесь, со мной. Капитан и все стюарды знали это.
Мне нравилось видеть Лео нарядно одетым. В коричневом пиджаке с большими пуговицами и нагрудными карманами он казался старше, но короткие брюки и длинные чулки выдавали его возраст.
Он отступил назад, чтобы я могла составить свое мнение, и развел руки в стороны, как бы спрашивая, что я думаю о его трансатлантическом костюме, и нетерпеливо ожидал моего вердикта. Я оглядела его с ног до головы, не говоря ни слова. Мое молчание было для Лео мучительным, и он отчаянно воскликнул:
