– У него бывают такие приступы, – сказала миссис Адлер, которая, очевидно, привыкла к ним. – Ты иди, посмотри на море.
Они с мамой обнялись, не целуясь. Печаль оставила их: было очевидно, что они сочувствуют друг другу.
Я побежала в коридор, но услышала, как мама зовет меня, будто я снова стала маленькой девочкой. Но она прекрасно помнила, что через несколько дней мне исполнится двенадцать лет.
– Ты ведь не уйдешь не попрощавшись?
Я улыбнулась издалека бедной миссис Адлер, чего оказалось вполне достаточно. У бедной женщины совершенно не было возможности насладиться путешествием.
С каждым днем солнце палило все сильнее, и солнечные лучи били в иллюминаторы нашей каюты. Должно быть, мы приближались к тропикам. Как жаль, что Адлеры жили в темноте.
Они превратили свою каюту в похоронное бюро: занавески задернуты, атмосфера мрачная, в воздухе пахнет ментоловым маслом и спиртом, который применялся, чтобы сбить жар. В каюте слышится только тяжелое дыхание немощного старика, который сел на корабль только для того, чтобы умереть.
По палубе ехал мужчина на роликовых коньках, а за ним бежала толпа детей. Когда он проносился мимо, словно на катке, а не на скользкой палубе, мне казалось, что он может упасть в любую секунду. Он ехал с огромной скоростью, и мы беспокоились, что он может врезаться в перила, но в последний момент он всегда притормаживал носком ноги и останавливался, как будто ожидая аплодисментов. Затем он поднимал руки и преувеличенно кланялся.
Дети бросились к нему, пытаясь сбить его с ног. Лео засмеялся. Мужчина танцевал, как цирковой клоун. Рой мальчиков и девочек следовал за ним повсюду, и он явно очень гордился своей ловкостью, которая казалась настоящим достижением, ведь здесь было не так много примечательного.
– Нам нужно научиться кататься на роликах! – объявил Лео.
По его тону я поняла, что это очень важно: мне нужно принять это к сведению и осуществить в Гаване.
– Господин Розенталь и мой отец разговаривают с капитаном. Как ты думаешь, это из-за сложностей с кораблем? Он не утонет, как «Титаник»? – спросил Лео тоном, которым рассказывают страшилку, в которую даже не верят.
– Лео, сейчас май. Мы посреди Атлантики, далеко от любых айсбергов.
Он отвел меня в угол, подальше от пассажиров в шезлонгах. Все, к чему я прикасалась на корабле, было липким от морской соли.
Мы сели за спасательными шлюпками с эмблемой судоходной компании «Гамбург – Америка Лайн», которой принадлежал «Сент-Луис». Я была уверена, что, если мы потерпим кораблекрушение, их не хватит на тысячу пассажиров.
– Я тебе кое-что дам, – пробурчал Лео.
Он всегда так менял темы. Я не могла оторвать от него глаз, когда он говорил со мной. Я всматривалась в его глаза, пытаясь понять, о чем он думает. Я была счастлива от того, что он полностью посвящает себя мне, как в те дни, которые мы проводили вместе в Берлине. Но я не могла угадать, о каком предприятии он мечтает сейчас и чего хочет. Должно быть, у него есть план.
– Папа обещал подарить мне мамино обручальное кольцо. Оно стоит столько, что мы могли бы спокойно жить на Кубе, но я хочу оставить кольцо для тебя, Ханна. Нужно убедить отца отдать его мне как можно скорее. Если что-нибудь случится с нами, оно должно быть у тебя. Мы сможем его подогнать под размер твоего пальца.
Лео сказал все это, не глядя на меня. Застенчиво опустив голову, он принялся мять себе руки, дергая за костяшки, как будто хотел вырвать их.
Означало ли это, что мы помолвлены? Я не решилась спросить его, но в то же время не могла скрыть своего восторга. Должно быть, он видел, как сияли мои глаза.
– Спасибо, – сказала я по-немецки, когда он положил руки мне на плечи.
– Теперь ты должна говорить по-испански. Никакого «данке», говори «грасиас», хорошо? – Иногда Лео принимался говорить со мной как отец, наставляющий свою маленькую дочь.
– Спасибо, начнешь говорить по-испански? – спросила я его на испанском, зная, что он ничего не поймет, если я скажу эту фразу с отличным произношением, которое я отточила за многочасовую практику.
Он повторил «грасиас», выделив g и s в очень комичной манере. Я расхохоталась: Лео был единственным человеком на борту, благодаря которому я могла забыть о прошлом, потому что он был таким настоящим. Из динамиков зазвучала нежная мелодия. Сначала я смогла разобрать только несколько тактов и не узнала музыку.
Этот короткий счастливый разговор быстро закончился, поскольку Лео был чем-то обеспокоен. Наши отцы все еще находились на мостике с капитаном, и они не подпустят его близко. Они даже старались не разговаривать при нем. Вероятно, они понимали, что он прислушивается к любой детали: Лео всегда был начеку, а потом приходил ко мне со своими версиями и полуправдой.
Когда Лео прервался, я смогла рассмотреть его, не взбудоражив. Он вытянулся, челюсть стала более выраженной, а глаза стали еще больше. Музыка заиграла громче: это была «Серенада лунного света» оркестра Гленна Миллера, которая была очень популярна в Берлине.
– Это американская музыка, Лео! – воскликнула я, тряхнув его за плечи, чтобы он перестал грустить. Возможно, он испытывал ностальгию по всему тому, что мы оставили. Или, быть может, он скучал по матери. – Они приветствуют нас, Лео! Америка принимает нас с распростертыми объятиями!
Я услышала тромбоны, затем вступление струнных. Поднявшись, я начала напевать мелодию.
– Давай напишем слова к этой музыке, – предложила я, но Лео ничего не ответил.
Серенада в серебристом лунном свете, которая там, на палубе, звучала только для нас двоих. Давай придумаем слова. Я начала кружиться с закрытыми глазами, позволяя себе увлечься звуками, которые неслись над океаном.
Лео взял меня за руку. Я открыла глаза и увидела, что он улыбается и медленно кружится вместе со мной. Наши движения повторяли покачивания корабля. Я снова дала себе волю, и ветерок взъерошил мне волосы. Ну и что с того? Мы танцевали. Я слушала ритм. Я не знала, кто из нас вел. Мелодия вот-вот должна была закончиться. Ноты удлинялись. Да, это был конец.
Теперь мы слышали только гудок, говорящий нам, что пришло время идти ужинать.
Май 1939 года
«Газета де ла Куба»
Пятница, 19 мая
Прошлая ночь выдалась трудной. Мы едва не потеряли маму. Я понимала, что должна быть готова к этому. Я могла потерять мать в любой момент и стать сиротой внезапно, еще до того, как мне исполнится двенадцать. Но такого не могло быть. Мама не могла поступить так со мной, тем более в день моего рождения, потому что тогда во все последующие праздники я бы вспоминала ее и меня охватывала бы печаль.
