Член экипажа в форме сказал нам, что пришло время высаживаться. Нас доставят на рабочем баркасе в порт Гаваны, которая с палубы казалась совершенно нереальной и иллюзорной.
Мама вышла первой. Я последовала за ней и почувствовала, что папа идет позади меня. Затем он ускорился, догнал маму и бросил свои ценные часы в ее сумочку.
На палубе я слышала только крики и плач, семьи выкрикивали свои фамилии в надежде, что кто-то на туманном, далеком берегу услышит их: кто-то, кто спасет их от беды.
Капитан ждал нас. Он выглядел крошечным рядом с папой. А Лео? Где был Лео? Мне нужно было увидеть его, чтобы я смогла попрощаться.
Мы с трудом пробирались сквозь толпу. Кубинские чиновники в пропотевшей униформе смотрели на нас презрительно. Мы привыкли к этому.
На палубе поднялась суматоха. Кто-то протискивался, пробивался вперед.
– Всем нельзя стоять здесь. Ждите своей очереди! – крикнул старик, который с трудом устоял на ногах, когда его трость с серебряной ручкой упала на пол.
Рука подняла трость и вернула ее старику. Лео! Я знала, что ты не бросишь меня, Лео! Давай прыгнем вместе и уйдем. Море принадлежит нам.
Лео взял мою руку и что-то вложил в мою ладонь. Я не знала, что это было, потому что мне хотелось только смотреть на него. Меня пугала мысль о том, что я могу забыть его лицо. Я плотно сжала руку, чтобы не потерять подарок. Затем появился его отец, схватил Лео за руку и оттащил от меня, прежде чем я успела поблагодарить его. Лео сопротивлялся и снова приблизился ко мне:
– Не открывай коробку, пока мы не встретимся снова, Ханна! Я приду за тобой, клянусь! Сегодня, завтра или в другой жизни, но я найду тебя! Ты слышишь меня, Ханна?
Я почувствовала дрожь во всем теле, и мне показалось, что я сейчас упаду. Лео по-прежнему стоял передо мной, губы его дрожали. Я не могла понять, что он пытался сказать. Оставайся со мной, Лео. Не дай им оторвать нас друг от друга.
– Если мы никогда больше не встретимся, дождись, когда тебе исполнится восемьдесят семь лет, и только тогда открой.
Мы договорились жить вместе до этого возраста.
– Нет, Лео. Ты придешь и найдешь меня. Я не хочу дожить до восьмидесяти семи лет в одиночестве. Какой в этом смысл? – сказала я. Я видела, что он еле сдерживает слезы.
Он собирался поцеловать меня, но мы не смогли бы обняться – толпа не давала нам подойти друг к другу.
– Не плачь, Лео, – умоляла я его, едва в силах говорить.
Но в его глазах стояли слезы, и его длинные ресницы едва сдерживали их. Он вытер лицо: он не хотел, чтобы я видела, как он плачет. Я не могла дышать, мое сердце разрывалось.
Лео исчез в толпе вместе со своим отцом.
– Лео! – крикнула я, не зная, слышит ли он меня. В толпе обезумевших пассажиров я потеряла его из виду.
– Обещай мне, Ханна!
Я слышала его голос, когда он отходил в сторону, но больше не видела его.
Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. Но из-за солнца и жары невозможно было сдержать рыдания. Было слишком поздно отвечать Лео: я не знала, что сказать.
– Конечно, обещаю. Я не покину этот остров, пока ты не приедешь, я не буду открывать коробку, пока мы не встретимся снова, – уныло пробормотала я, зная, что он меня больше не слышит.
Я подняла руку, чтобы посмотреть, что он мне подарил. Это была крошечная коробочка цвета индиго. Я сжала ее так крепко, что она оставила отпечаток на моей ладони.
Я не могла ее открыть, потому что Лео запечатал ее. Я знала, что это кольцо. Наконец-то ему удалось получить то, что он мне обещал. Кольцо соединит нас до конца, до восьмидесяти семи лет.
Мама больше не плакала. Не осталось и следа от ее макияжа, кроме бледно-розового цвета на потрескавшихся губах. Кубинские чиновники проверяли наши документы для высадки на Кубе и американские визы. Внизу нас ждал баркас под названием «Аргус». Он выглядел крошечным и ветхим и уже был заполнен солдатами и родственниками некоторых из пассажиров. Все они теснились на носу, лодка опасно раскачивалась на волнах, и казалось, что встревоженные пассажиры вот-вот утонут.
Мама подняла глаза на папу и голосом, которого я никогда раньше не слышала от богини, поклялась:
– Мой сын не родится на этом острове! – Она выделила слово «остров» со всем презрением, на которое была способна. – Можешь быть уверен, они заплатят за это, Макс. С сегодняшнего дня я не немка, не еврейка, я – ничто.
Она поклялась, что это были последние слова, произнесенные ею по-немецки.
– Альма! – позвал ее кто-то.
Над собой мама увидела госпожу Мозер с тремя детьми, которая смотрела на нее, словно умоляя: «Пожалуйста, возьмите их с собой! Спасите моих детей!» Как будто это было возможно.
– Почему они, а не мы? – стонала женщина с ребенком на руках, а я избегала смотреть ей в глаза.
Мама не ответила. Она не попрощалась. Она не поцеловала папу.
Я бросилась в объятия самого сильного мужчины в мире и обняла его изо всех сил. Наклонившись ко мне, папа прошептал что-то непонятное мне на ухо. Я чувствовала жар его щеки. Держи меня крепче, папа. Не дай им забрать меня, не оставляй меня. Папа повторил то, что только что сказал мне, но его слова так и остались невнятным бормотанием.
Несмотря на то что его грудь казалась мне огромной броневой плитой, я слышала, как бьется его сердце и как бешено мчится по венам кровь. Он снова что-то прошептал мне на ухо. Мне хотелось, чтобы время не двигалось ни на секунду. Я хотела, чтобы все замерло.
Кубинский чиновник грубо оттащил меня от отца. Я вскрикнула, но меня уже тащили вниз по раскачивающейся лестнице. Я изо всех сил держалась за покрытые солью перила. Я закрыла глаза, чтобы вдохнуть папин запах, но все, что я почувствовала, был сильный запах пота и масла для волос от полицейского, который вел меня вниз. Мама твердо шагала впереди меня. Больше всего я тогда боялась, что кто-то может вырвать у меня из рук коробочку цвета индиго, и я изо всех сил прижимала ее к себе.
– Папа! Папа! – кричала я, но отец не откликался.
Я безудержно плакала, даже не пытаясь это скрыть. Теперь я задыхалась от собственных рыданий. Папа не хотел смотреть на меня, не хотел видеть, как я ухожу.
Слезы лишили меня голоса. Мне было так стыдно, что я уезжаю, мне хотелось крикнуть отцу, которого мы оставляли на борту: Нас разлучили! Нас бросили на чужом острове, где мы не сможем выжить самостоятельно! Папа! Пассажиры увидели, что я плачу, и запаниковали еще больше. Кто-то окликнул меня. Я услышала свое имя: «Ханна!» Но я не смогла разобрать, кто это был.
Кто-то прощался со мной. Возможно, было бы лучше так и не узнать, кто это был. Примерно тридцати из нас было разрешено сойти на берег. Мы были избранными, счастливчиками. Я же воспринимала это только как приговор, ужасное наказание.
