Я разразилась смехом, и он тоже.
Я попыталась пройти в сад, не задев железные ворота, но мальчик успел раньше меня.
– Меня зовут Диего. Так вы сняли комнату в немецком доме? Все здесь говорят, что она нацистка, что она бежала на Кубу в конце войны.
– Она тетя моего отца, – ответила я. – Когда он был моим ровесником, он остался сиротой, и она взяла его на воспитание. Да, она немка, но она бежала с родителями до начала войны. И она не нацистка, это точно. Что еще ты хочешь узнать? – резко спросила я его.
– Ладно, ладно, успокойся! И я все равно покажу тебе Гавану, если захочешь. Ты просто выйди на улицу и выкрикни мое имя, и я буду здесь в мгновение ока. Меня не смутит, если ты тоже нацистка.
Его самоуверенность развеселила меня, и я снова рассмеялась. Затем я отвернулась от Диего и только ступила на крыльцо, как входная дверь отворилась. Я спряталась за мамой и сжала ее руку, а она крепко сжала мою в ответ.
Когда гниющая дверь открылась, мы почувствовали запах фиалковой воды.
– Добро пожаловать в Гавану, – произнес слабый голос на английском.
Это маленькая девочка с корабля.
Я пока не могла разглядеть ее лицо. По голосу трудно было определить, кто она: молодая девушка или старая женщина. Тетя Ханна стояла в глубине, за порогом, как будто не хотела, чтобы ее видели. Она не вышла поздороваться, но расставила руки, приглашая нас войти.
– Спасибо, что приехали, Ида, – сказала она низким голосом, а затем посмотрела на меня и с улыбкой произнесла: – Какая ты хорошенькая, Анна!
Я быстро вошла и обняла ее, чувствуя себя скованно. Для меня она все еще тень. Ее волосы выглядели так же, как на фотографиях, где она изображена девочкой, – с пробором сбоку, а концы закручены внутрь и заправлены за уши. Только вот теперь она уже не была блондинкой и не носила челку. Я начала с любопытством ее рассматривать. И мама положила руку мне на плечо, как бы говоря: «Хватит!»
В полумраке гостиной тетя выглядела такой же молодой, как и мама. Она высокая и стройная, с заметной челюстью и длинной шеей. Когда она вышла на свет, на лице стали видны морщины, но оно показалось мне невероятно спокойным. У меня возникло такое чувство, что я знаю эту женщину очень давно.
Она была одета в бежевую хлопчатобумажную блузку с перламутровыми пуговицами, длинную узкую серую юбку, чулки и черные туфли на низком каблуке.
Говорила тетя Ханна тихо. Она выделяла гласные и очень мягко произносила согласные в конце слов.
– Пойдем, Анна. Это дом твоего отца и твой тоже.
Я уловила, как ее чистый голос едва заметно подрагивал. Подойдя поближе, я заметила глубокие морщины на ее лице и печеночные пятна на венозных руках. Ее глаза поразили меня своей голубизной, а ее кожа была настолько белой, что казалось, будто она никогда не подвергалась воздействию яростного тропического солнца.
– Твой отец был бы так счастлив увидеть тебя сейчас, – вздохнула она.
Тетя провела нас по коридору с клетчатой плиткой в заднюю часть дома, где окна были занавешены плотными серыми шторами.
В столовой стоял сильный аромат свежеприготовленного кофе. Мы сели за стол, столешницей для которого служило треснувшее зеркало, покрытое пятнами.
Тетя Ханна извинилась и удалилась на кухню, но чуть позже вернулась с пожилой чернокожей женщиной, которая с трудом ходила. Они налили себе и моей маме кофе, а мне предложили лимонад. Чернокожая женщина среднего телосложения подошла и осторожно прижала мою голову к своему животу, от которого пахло корицей и ванилью.
Она сказала, что ее зовут Каталина. Трудно понять, кто кому помогал, потому что они обе были примерно одного возраста. Ханна стояла прямо, а Каталина наклонялась вперед из-за своего роста. При ходьбе она подволакивала ноги, хотя я не понимала, привычка ли это или проявление усталости.
– Девочка моя, ты совсем как твоя тетя! – воскликнула она, ероша мои волосы с фамильярностью, которая меня удивила.
Пока мама и тетя Ханна разговаривали о нашем путешествии, я смотрела вверх, на потолок. Повсюду виднелись пятна сырости. Краска на стенах облупилась, а комната была заполнена потрепанной мебелью, оставшейся от семьи, которая, должно быть, жила здесь давным-давно.
Пока мама рассказывала о нашей жизни в Нью-Йорке, тетя Ханна не сводила с меня глаз. Она спросила, не скучно ли мне, не было бы лучше разрешить мне выйти на улицу, чтобы мальчик, который так быстро говорит, мог взять меня на прогулку по городу.
– Ты можешь выйти и поиграть какое-то время, если хочешь, – настойчиво предлагала она.
Но я не думала, что здесь есть что-то, с чем я могла бы играть.
– Лучше тебе остаться и немного отдохнуть, – сказала мама. Она достала конверт с фотографиями из своей сумки.
Кажется, сейчас был не самый подходящий момент. Мы только что приехали. Возможно, мы слишком многого требовали от тети Ханны, заставляя ее возвращаться к событиям столь далекого прошлого, но, видимо, мама не могла найти другую тему для разговора.
Я бы хотела исследовать верхний этаж, где должны находиться спальни. Хотелось бы, чтобы они оставили меня в покое, чтобы я могла увидеть, где спал папа, где он хранил свои игрушки и книги.
Мама разложила фотографии из Берлина на треснувшей зеркальной столешнице. Ханна улыбалась, хотя у меня сложилось впечатление, что она предпочла бы продолжать рассматривать меня, чем возвращаться к прошлому.
– Это были самые счастливые дни моей жизни, – заметила она.
По мере того, как она вспоминала, взгляд ее голубых глаз становился все более напряженным. Казалось, что она оживает, хотя, очевидно, ей было не особенно интересно говорить о том драматическом плавании через Атлантику. Я удивилась, услышав, что она назвала те дни счастливыми.
– Я была твоей ровесницей и могла свободно бегать по палубам корабля, иногда до глубокого вечера, – объяснила она. Я не знала, что ответить.
Тетя Ханна делала долгие паузы между фразами:
– Моя мама была такой красивой! А отец – самым выдающимся и уважаемым человеком на борту «Сент-Луиса».
Она взяла в руки фотографию мужчины в форме и повернула ее к нам:
– О, и капитан… мы его обожали!
Мама указала на снимок мальчика, который появлялся и на снимках из Берлина, и на снимках с корабля:
– Кто этот мальчик?
– О, это Лео! – Тетя Ханна на мгновение замолчала. – Мы были очень молоды.
Еще одна пауза, прежде чем она наконец снова посмотрела на нас.
– Он предал меня, и я вычеркнула его из своей жизни. Но я думаю, что пришло время простить. – И снова пауза. – Сможем ли мы когда-нибудь простить?
Мы не знали, что ответить. Мы надеялись, что она расскажет нам историю единственного человека, у которого получалось естественно позировать, того, кто, очевидно, был главным героем фотоколлекции. Я была заинтригована. Мне хотелось больше узнать об этом Лео: добрался ли он потом до Кубы, каким образом он предал ее. Но если я спрошу ее, мама меня убьет. Молчание затягивалось. Но вот тетя Ханна берет в руки открытку с изображением лайнера посреди океана.
