– В те времена «Сент-Луис» был самым роскошным трансатлантическим лайнером, который когда-либо ходил в Гавану, – со вздохом поделилась она воспоминанием. – Это была наша единственная надежда, наше спасение. Так мы думали, Анна, дорогая, пока не поняли, что нас снова обманули. Один человек умер во время плавания, и его тело было выброшено за борт. Только двадцати восьми из нас было позволено высадиться на берег. Всех остальных отправили обратно в Европу, и менее чем через три месяца началась война. Мы никому не были нужны. Мы были персонами нон грата. Но я была твоей ровесницей, Анна, и причины были мне непонятны.
Мама встала и подошла к ней, чтобы обнять. Мне захотелось, чтобы разговор закончился, закончилась пытка, которой мы подвергли эту бедную старую женщину. Мы только что приехали! И, очевидно, она думала, что единственное лекарство от ее болезни – это забвение. Кажется, ей было интереснее узнать о нашей настоящей жизни, потому что мы – единственное, что осталось от мальчика, который вырос и стал мужчиной в ее доме, чтобы потом исчезнуть под обломками двух высоких башен в далеком, незнакомом ей городе.
– Каждый день я удивляюсь, почему я еще жива! – прошептала она, внезапно разразившись слезами.
Ханна
1939
Машина двигалась вдоль побережья, удаляясь от порта. Мы услышали гудок с «Сент-Луиса», раздавшийся вдалеке, но моя мама даже не отреагировала. Я оглянулась, чтобы взглянуть на корабль через заднее стекло машины, и увидела, как мы отдаляемся друг от друга. Корабль покидал залив, а мы направлялись в центр города. Я перестала плакать. Мой отец был не более чем точкой в бесконечном пространстве, затерявшейся на огромном лайнере, где наша семья в последний раз была неразделима.
Женщина, сидевшая рядом с водителем, решила поговорить с нами как раз в тот момент, когда я вытирала слезы.
– Я миссис Сэмюэлс, – представилась она. – Мы едем в отель «Насьональ». Я надеюсь, что только на пару недель, пока дом в Ведадо не будет обставлен и полностью готов. Мистер Розенталь все очень хорошо организовал.
Когда я услышала имя папы, по позвоночнику пробежала дрожь. Больше всего мне хотелось стереть прошлое, забыть, не страдать больше. Мы были в безопасности, на твердой земле, но моего отца и Лео больше нет с нами.
– Так это кубинский аналог отеля «Адлон»? – Богиня иронично подняла бровь, когда мы вошли в отель «Насьональ».
К счастью, наш номер выходил окнами не на море, а на город, так что нам не пришлось наблюдать, как корабли входят в залив и выходят из гавани. В любом случае вид из окна не играл роли, потому что во время всего нашего двухнедельного пребывания в отеле мама держала шторы задернутыми.
– Так мы защитимся от солнца и пыли, – повторяла она.
Всякий раз, когда приходили наводить порядок в комнате, она кричала: «Нет!», если горничная пыталась раздвинуть шторы. Каждый день уборку выполняла новая женщина, и мы никогда не уходили из номера до ее прихода, чтобы мама могла проинструктировать ее и сказать, что она не должна пускать в комнату ни единого солнечного луча.
Ни разу за эти недели она не упомянула имя папы. Она встречалась с миссис Сэмюэлс каждый день на одной из террас внутреннего двора – единственном месте, где не было слышно оркестр, который, по ее мнению, умел играть только быструю кубинскую гуарачу.
– Островная музыка, – пренебрежительно заявила мама.
Иногда она спрашивала официанта, не могли бы музыканты играть не так громко или вообще прекратить играть.
– Конечно, сеньора Альма.
Такой ответ раздражал маму еще больше. Все потому, что официант использовал ее имя, видимо, из-за того, что не мог выговорить ее немецкую фамилию. В то время как она, иностранка, в совершенстве владела испанским.
Тем временем гуарача не утихала.
На встречи с миссис Сэмюэлс моя мать надевала один и тот же индигово-синий костюм. Когда мы возвращались в номер, она просила его почистить и отгладить. Так проходили наши дни в гаванском отеле, в который мама поклялась никогда больше не возвращаться.
По утрам она встречалась с нашим адвокатом, сеньором Данноном, который занимался оформлением разрешений для нашего пребывания на Кубе. Во второй половине дня проходила встреча с представителем канадского банка, куда папа перевел большую часть наших денег и который отвечал за наш трастовый фонд. После этого она шла к менеджеру отеля, всегда с какой-нибудь жалобой, как правило, на оркестр и шум, который проникал в комнату даже при закрытых окнах.
Могу сказать, что мама была счастлива в тот день, когда мы получили кубинские удостоверения личности. Не потому, что у нас наконец-то появилось законное право на пребывание в стране и право жить в доме, который до этого момента она отказывалась посещать, а потому, что она могла раз и навсегда избавиться от фамилии предков. Последнее стало возможным благодаря то ли местной бюрократии, то ли невежеству некомпетентных чиновников, неспособных произнести по буквам фамилию Розенталь. Теперь же, когда наши фамилии стали звучать ближе к испанским, она стала называться сеньорой Розен. Мое имя было изменено с Ханны на Ану, хотя я решила сказать всем, что оно должно произноситься с начальной буквой J, как Хана.
Мама никогда не просила исправить ее фамилию: впрочем, она настаивала на том, чтобы ее адвокат – любитель сигар с замасленными волосами – немедленно попытался получить для нее временную американскую визу, поскольку ей нужно было поехать в Нью-Йорк в ближайшие четыре месяца. Адвокат привел нас в замешательство своими рассказами об указах и юридических постановлениях правительства, в котором разделение власти между гражданскими и военными было очень неопределенным. Когда мы вернулись в номер, мама стала настойчиво говорить мне – как будто я не слышала этого еще на корабле, – что моему брату или сестре нужно родиться в Нью-Йорке.
Сначала я продолжала говорить с ней по-немецки, просто чтобы узнать, сдержит ли она обещание, данное папе, но она всегда отвечала по-испански. Вскоре я решила, что буду говорить на языке, на котором мы общались во время нашего короткого пребывания на острове.
Мама протестовала с утра до вечера, будь то по поводу жары, морщин, которые могли появиться из-за сильного солнца, или отсутствия манер у кубинцев. Они не говорили, они кричали. Они всегда опаздывали, использовали слишком много тмина в блюдах и сахара в десертах. Мясо всегда было пережаренным, а питьевая вода отдавала ржавчиной. Я поняла, что чем больше она ненавидела все вокруг, тем больше была занята и поэтому быстрее забывала о том, что случилось с 906 пассажирами, застрявшими на борту «Сент-Луиса», и ей не приходилось говорить о папе.
В то время мы понятия не имели, что с ними будет: найдут ли они другой остров, который их примет, или их отправят обратно в Германию.
В тот день, когда мы спустились в вестибюль, чтобы наконец встретиться с водителем, который должен был отвезти нас в наш дом в Ведадо, сеньор Даннон сказал нам, что «Сент-Луис» причалил в Антверпене и было постановлено, что пассажиров примут Великобритания, Франция, Голландия и Бельгия.
