На комоде стоял белый фарфоровый горшок, расписанный синей краской.
– Он из моей аптеки, но я ее потеряла. Тогда в этой непредсказуемой стране забирали все, – сказала она, не вдаваясь в подробности.
Она хранила горшок не из ностальгии по аптеке «Розен», которая раньше располагалась на углу улицы в Ведадо, а как емкость, чтобы класть туда все, что она хотела уберечь от вездесущей тропической пыли.
В шкафу с постоянно заедавшей дверцей я увидела целый ряд мягких белых хлопковых блузок и темных юбок из какого-то тяжелого материала. Они стали ее униформой, которую она носила все последние годы жизни в Гаване.
Она открыла ящик своего ночного столика и показала мне маленькую синюю коробочку:
– Это единственное, что я сохранила в память о трех неделях на борту «Сент-Луиса». Скоро наступит время, когда я смогу выполнить свое обещание. Еще немного, и я открою ее.
Интересно, как она могла хранить коробку так долго, не пытаясь узнать, что там внутри. Она ведь знала, что Лео не вернется, что она потеряла его навсегда.
Она также показала мне фотоаппарат фирмы «Лейка», который отец подарил ей перед тем, как они сели на борт «Сент-Луиса».
– Возьми, Анна, – сказала она мне. – Это тебе. Я не трогала его с тех пор, как мы приехали в Гавану, так что, возможно, он еще работает.
Прежде чем она закрыла ящик, я увидела там обратную сторону фотографии, на которой что-то было написано. Мне удалось прочитать: «Нью-Йорк, 10 августа 1963 года».
Заметив мой интерес, она взяла фотографию и долго на нее смотрела. На снимке был изображен мужчина в шинели у входа в Центральный парк.
– Это Хулиан, с буквой J, – сказала она, улыбаясь.
Я никогда раньше не слышала этого имени, поэтому ждала пояснений.
Судя по тому, как она смотрела на него, а также по тому, что его фотографии не было в конверте, который мы получили в Нью-Йорке, я решила, что он не может быть из нашей семьи.
– Мы познакомились, когда оба учились в университете в Гаване. Это было очень беспокойное время.
Она снова посмотрела на черно-белую фотографию, размытую и слегка помятую.
– Мы не виделись несколько лет, потому что он уехал учиться в Нью-Йорк. Потом он вернулся, и мы снова встретились в моей аптеке. Мы были неразлучны, но потом он снова уехал. Все уезжают отсюда, кроме нас!
Когда я спросила, был ли он ее парнем, она громко рассмеялась. Затем она вернула фотографию в ящик, с трудом поднялась на ноги и вышла на лестничную площадку.
Ее спальню и наши разделяли две запертые комнаты. Тетя Ханна заметила, что я, не решаясь ни о чем спросить, изучаю их с большим любопытством.
– Это была комната Густаво! Мы виноваты в том, что создали такого монстра! У меня не хватило духу поселить там твоего отца, когда он в детстве приехал сюда жить. В те годы твой отец был нашей единственной надеждой. Теперь это ты.
Я держалась за перила, стоя на лестнице позади тети Ханны, которая осторожно переставляла ноги со ступеньки на ступеньку, пока мы шли вниз. Не потому, что боялась упасть, а чтобы держаться прямо. Я касалась стен, пытаясь представить себе отца, каким он был в моем возрасте, когда шел по этой лестнице за тетей, которая спасла его от взросления рядом с «монстром». Его родители погибли в авиакатастрофе, а бабушка слегла, и только тетя посвятила себя заботе о нем. Он рос под защитой маленькой крепости в Ведадо. Ему суждено было стать единственным, кто покинул остров, где Розентали дали клятву умереть.
Тетя Ханна, похоже, не собиралась больше ничего объяснять. Но с тех пор, как она произнесла слово монстр, описывая Густаво, она не могла не видеть, что мое любопытство не удовлетворено. Ведь много лет прошло между теми днями, когда Густаво был студентом, и авиакатастрофой. Но у меня будет еще шанс узнать: всему свое время.
Мы стояли вместе в дверном проеме. Несколько мгновений мы смотрели на сад, где, как говорила тетя, когда-то росли пуансеттии, бугенвиллеи и разноцветные кусты кротона.
– Здесь все чахнет. А я так хотела вырастить тюльпаны. Мы с отцом любили их.
Впервые я услышала глубокую ностальгию в ее голосе. Казалось, глаза моей тети полны слез, которые никогда не проливались, а только делали взгляд еще более синим.
Я оставила ее с мамой, потому что Диего собирался отвести меня осмотреть еще одну секретную часть города. Когда я увидела его, он сказал, как обычно, невпопад:
– Думаю, твоей тете должно быть не меньше ста лет!
Ханна
1953–1958
На Кубе погода меняется без предупреждения. Выходишь на улицу под палящим солнцем, потом ветерок пригоняет облака и все преображается. Вы можете промокнуть за секунду, даже не успев открыть зонтик. Дождь хлещет как из ведра, ветер набрасывается на вас, ветки отламываются, сады затапливает. Когда дождь прекращается, от асфальта поднимается густой удушливый пар, все запахи смешиваются, фасады домов глядят облупившейся краской, и мимо проносятся испуганные люди. Но в конце концов вы привыкаете. Таковы тропические ливни: с ними невозможно бороться.
Я почувствовала, как на меня упала первая капля дождя, на углу улицы Калле, 23. К тому времени как я повернула направо, на проспект L, я уже промокла до нитки. Когда я поднималась по лестнице к фармацевтическому факультету, солнце снова светило, и моя блузка начала высыхать, но вода все еще капала с волос.
Но вдруг, секунду спустя, десятки студентов начали торопливо спускаться по ступенькам, пихая друг друга, как будто убегали от чего-то. Я увидела и других, сидящих на вершине скульптуры Альма-Матер и размахивающих в воздухе флагом. Они выкрикивали лозунги, которые я не могла разобрать, потому что их перекрывали полицейские сирены из патрульных машин, стоящих у подножия лестницы.
Девушка рядом со мной испуганно вцепилась в мою руку, сжимая ее без единого слова. Она плакала, охваченная паникой. Мы не знали, подниматься нам по лестнице или бежать по проспекту Сан-Лазаро прочь от университета.
Крики стали оглушительными. Затем раздался звук, как будто что-то громко ударилось о металл: возможно, это был выстрел. Мы окаменели. По лестнице сбежал парень, который велел нам быстро ложиться. Мы так и сделали, и перед моим лицом оказалась мокрая ступенька. Я положила голову на руки. Вдруг девушка рядом со мной вскочила и побежала вниз по лестнице. Я подвинулась к стене, чтобы меня не затоптали, а затем застыла как вкопанная.
– Теперь можно вставать, – сказал парень, но я отреагировала не сразу.
Я пролежала еще несколько секунд и, только поняв, что все окончательно успокоилось, подняла голову и увидела, что он все еще здесь, а мои книги у него под мышкой. Он протянул руку:
– Поднимайся, мне нужно идти на занятия.
Не глядя на него, я поднялась, расправляя юбку и безуспешно пытаясь почистить блузку.
