– А ты не собираешься представиться? – спросил он. – Я не отдам тебе книги, пока ты не скажешь мне свое имя.
– Ханна, – ответила я, но так тихо, что он меня не услышал. Он нахмурился, потом поднял брови – не понял – и переспросил громче:
– Ана? Тебя зовут Ана? Ты с фармацевтического факультета?
Еще один! Вечно я должна объяснять, как меня зовут.
– Да, Ана, но произносится так, будто начинается с испанского J, то есть «ха», – сказала я раздраженно. – И да, я учусь на фармацевта.
– Очень приятно, Ана-произносится-с-«ха». Но теперь мне нужно бежать на занятия.
Я смотрела, как он бежал вверх через две ступеньки. Добравшись до площадки, он остановился между колоннами, повернулся и крикнул:
– До встречи, Ана-через-«ха»!
Некоторые профессора в тот день не явились на занятия. В одной из аудиторий несколько испуганных студентов шептались о тиранах и диктатурах, переворотах и революциях. Меня же не пугало ничто из происходящего. Весь университет был в смятении, но мне не хотелось выяснять, против чего были протесты, и тем более не хотелось принимать участие в том, что не имело ко мне никакого отношения.
Когда пришло время уходить, я задержалась на некоторое время, пытаясь что-то сделать с блузкой в туалете. Но бесполезно: она была совсем испорчена. Когда наконец я в плохом настроении вышла из здания, то снова увидела того парня, который стоял, прислонившись к дверному проему.
– Ты тот парень с лестницы, да? – спросила я, не останавливаясь и делая вид, что мне это неинтересно.
– Я не сказал тебе, как меня зовут, Ана-через-«ха». Вот почему я здесь. Я стою тут уже час.
Я улыбнулась, еще раз поблагодарила его и пошла вниз по лестнице. Он шел рядом, не отставая и молча наблюдая за мной. Его присутствие меня не беспокоило: меня больше интересовало, как долго он собирается идти за мной.
Небо немного прояснилось. Темные облака виднелись вдали, за проспектом Сан-Лазаро. Я подумала, что, возможно, в нескольких кварталах отсюда идет дождь, но предпочла не говорить пустой ерунды только для того, чтобы завязать разговор. Через несколько минут парень снова решил заговорить со мной:
– Меня зовут Хулиан. Видишь, нас объединяет испанское «ха».
Мне это не показалось особенно смешным. Мы уже стояли у подножия лестницы, а я все еще не сказала ни слова.
– Я изучаю право.
Я понятия не имела, что он ожидает от меня, поэтому молчала, пока мы не дошли до улицы Калле, 23, где я каждый день сворачивала налево к дому. Ему нужно было идти по проспекту L, поэтому мы попрощались на углу. Точнее, он попрощался, потому что все, что мне удалось сделать, – это пожать ему руку в ответ.
– До завтра, Ана-через-«ха», – услышала я его голос, когда он уже скрылся за углом.
Хулиан был первым кубинским юношей, обратившим на меня внимание. Но, очевидно, даже ему не удавалось правильно произнести мое имя. Хулиан носил длинноватые, на мой вкус, волосы, спадавшие непокорными локонами ему на лоб.
У него был длинный прямой нос и толстые губы. Когда он улыбался, его глаза чуть сужались под густыми черными бровями. И наконец-то я встретила юношу, который был выше меня.
Но больше всего в Хулиане меня поразили его руки. У него были очень длинные и широкие пальцы. Мощные руки. На нем была рубашка с закатанными рукавами, без галстука, а пиджак беспечно перекинут через плечо. Ботинки выглядели потертыми и грязными, возможно, из-за того, через что мы прошли несколькими часами ранее.
Со времени переезда в Гавану у меня не было ни малейшего желания заводить здесь друзей, ведь мы по-прежнему считали город временным пристанищем. Но в тот день, вернувшись домой, я обнаружила, что продолжаю думать о нем. Самое удивительное, что всякий раз, когда я вспоминала его лицо или голос, когда он называл меня «Ана-через-«ха», я ловила себя на том, что улыбаюсь.
Занятия в университете всегда были моим спасением. Теперь появилась еще одна причина, чтобы сбежать из дома: снова увидеть «парня с именем через «ха». На следующий день я пришла в университет рано, но не увидела его. Я даже подождала у входа несколько минут, но испугалась, что опоздаю на занятия. Лучше забыть того, кто даже не попытался правильно произнести мое имя, сказала я себе. За несколько минут до закрытия дверей, уже почти войдя в аудиторию, я вдруг в изумлении почувствовала его руку на своей. Не успев сама понять, что делаю, я повернулась к Хулиану и снова обнаружила, что улыбаюсь.
– Я пришел, потому что ты не сказала мне свою фамилию, Ана-через-«ха».
Я почувствовала, что неудержимо краснею. Не из-за того, что он сказал, а от страха, что он увидит, как я взволнована.
– Розен, – сказала я ему. – Моя фамилия Розен. Но теперь я должна идти, иначе меня не пустят в аудиторию.
Мне надо было спросить и его фамилию, но я слишком нервничала.
Когда я уходила после обеда, то с разочарованием обнаружила, что его нет. Не было его и на следующий день. Прошла неделя, а парень с лестницы все не появлялся. Но я продолжала думать о нем. Всякий раз, когда я пыталась учиться или засыпала, я вспоминала его смех и видела его кудри, за которые хотелось потянуть, чтобы выпрямить.
Но больше я его не видела.
* * *
Когда я закончила учебу в университете, я поговорила с мамой о том, чтобы открыть аптеку, которой я могла бы управлять сама. Она была не в восторге от моего предложения, потому что оно подразумевало постоянство, от которого она все так же отказывалась, хотя теперь, после семнадцати лет жизни здесь, все говорило о том, что у нас нет другого выхода. Она обсудила этот вопрос с сеньором Данноном, и он поддержал меня с большим энтузиазмом, тем более что это означало бы новый стабильный источник дохода.
В одну пасмурную декабрьскую субботу мы открыли аптеку «Розен».
Она находилась совсем рядом с нашим домом, напротив парка с огненными деревьями. Мама была не в восторге от идеи открывать бизнес в выходные. Она бы предпочла понедельник, но для меня понедельники были слишком близки ко вторникам. Поскольку я не отступила, она решила не приходить на церемонию разрезания ленточки в честь открытия.
В то время я проводила дни, а очень часто и ночи, делая лекарства, в мире, измеряемом в граммах и миллилитрах. Я наняла сестру Гортензии Эсперансу, которая стала «лицом» аптеки, или «провизором», как она любила себя называть. Стоя за узким прилавком, она обслуживала покупателей. Она была, как говорится, хороша в общении с людьми, что было для кубинцев чем-то из ряда вон выходящим. Она была чрезвычайно терпелива и снисходительно выслушивала жалобы местных. Иногда они приходили не за лекарствами, а просто чтобы их выслушали, чтобы облегчить свои страдания, поговорив с этой спокойной женщиной с ясными глазами.
Хотя она была намного моложе Гортензии, они выглядели ровесницами. Эсперанса не выщипывала брови и не пользовалась губной помадой: на лице ее, суровом и в то же время излучающем доброту, никогда не было и следа макияжа.
