Эсперанса называла Хулиана моим парнем, и я ее не поправляла. Я устала от вечных попыток объяснить, что меня зовут не Ана, что я не полячка и что Хулиан был просто хорошим другом, компания которого мне нравилась.
Он никогда не просился в наш мрачный особняк. И я никогда не приглашала его. Проходили дни, и мы больше наслаждались молчанием, чем разговорами. Мы могли часами молчать друг с другом, иногда просто наслаждаясь веселым гомоном студентов, выходящих из колледжа рядом с парком.
Я замечала, что иногда Хулиан выглядит отстраненным, что его мысли витают где-то в другом месте, что он чем-то очень обеспокоен, но у него не хватает духу сказать мне, чем именно.
Однажды вечером он позвонил мне в аптеку. Эсперанса сказала, что он на линии, и в тот же миг у меня появилось странное предчувствие. Его родители получили разрешение на выезд в Соединенные Штаты. Он только что попрощался с ними в аэропорту и не знал, когда увидит их снова.
Человек, всегда полный энергии и оптимизма, который вселял в меня уверенность, с улыбкой решал любые проблемы, такой же большой и высокий, как дерево в Тиргартене, – сейчас он был полностью разбит. Он попросил меня зайти к нему на квартиру.
Я взяла сумку и вышла из аптеки, не сказав ни слова Эсперансе.
Я пошла на угол улиц Линеа и L, где Хулиан жил, по случайному совпадению над аптекой.
Это было белое здание с широкими балконами. Я поднялась на лифте на восьмой этаж и, постучав в дверь, поняла, что она открыта.
– Хулиан? – тихо позвала я, но ответа не последовало. Я прошла по короткому коридору, который привел меня в комнату без мебели и со светлыми пятнами на стенах, где когда-то явно висели фотографии. Хулиан стоял на балконе и смотрел на север, на море.
Медленно подойдя к нему, я вдруг обнаружила, что тоже смотрю на море с высоты, как много лет назад. Я сделала глубокий вдох, и мои легкие наполнились бризом с Малекуна.
– Хулиан?
Молчание. Я сделала еще один шаг вперед и почувствовала тепло его тела. Я была так близко, что могла дотронуться до него. У меня дико заколотилось сердце, я закрыла глаза и обхватила руками его спину. Он повернулся, крепко обнял меня и заплакал.
– Что случилось, Хулиан?
Он был подавлен. Его родители были вынуждены бежать: в новых условиях не было места для их бизнеса. Перед тем как уехать, они успели продать мебель и некоторые ценные вещи, через посольство тайно вывезли свои семейные реликвии. С учетом реформ, которые ввело новое правительство, деньги, которые у них лежали в банке, потеряли ценность.
– Я остался, чтобы завершить дела, – произнес он дрогнувшим голосом.
– Ты тоже уезжаешь?
Я знала, что он не ответит. Я смотрела на него несколько секунд, а потом закрыла глаза и поцеловала. Я не хотела думать, не хотела ни о чем сожалеть. Открыв глаза, я увидела волны, бьющиеся о берег Малекуна. Я чувствовала во рту вкус соленых брызг и слез. Я почти не понимала, что происходит, охваченная незнакомыми мне эмоциями.
Хулиан взял меня за руку. Я пошла за ним, как будто растеряла всю силу воли. Он привел меня в свою комнату. В центре стояла кровать с белыми простынями. Я закрыла глаза, и его лицо сблизилось с моим.
– Ана, моя Ана-через-«ха», – продолжал шептать он мне на ухо. Его пальцы исследовали мои черты с такой нежностью, какой я не ожидала от его больших, тяжелых рук. Мои брови, глаза, нос, губы…
Я понятия не имею, когда я вышла из его квартиры в тот вечер, как я нашла дорогу в аптеку и как я спала в ту ночь.
С того дня в обед я ходила вдыхать запах моря с восьмого этажа и забываться в его объятиях.
* * *
Гавана начала приобретать другой облик. Вместе с Хулианом я внимательнее рассматривала листву огромных деревьев в Ведадо. Мы шли по Пасео и садились на любую скамейку, которая попадалась нам на пути. Вместе с ним дни, недели и даже месяцы казались всего лишь несколькими часами.
Иногда мы шли с Пасео на Калле Линеа, а оттуда – к его дому. Нам было все равно, была ли жара, или дождь, демонстрация в поддержку или против тех вещей, которые для нас ничего не значили.
Однажды в понедельник он позвонил мне в аптеку и сказал, что мы не сможем встретиться на этой неделе: ему нужно время, чтобы кое-что сделать. Это меня не обеспокоило. Но когда на следующей неделе он даже не позвонил, я начала тревожиться, хотя в глубине души всегда знала, что Хулиан обязательно исчезнет.
В день, когда солдаты пришли захватить аптеку от имени революционного правительства, я пришла на работу рано. Открыв дверь, я обнаружила под ней письмо от Хулиана.
Дорогая Ана-через-«ха»!
Я не знал, как попрощаться: я не умею прощаться. Я возвращаюсь в Нью-Йорк со своей семьей. Мы потеряли все. Здесь для меня нет места. Я знаю, что ты не можешь бросить свою мать, что ты в долгу перед семьей. То же самое и у меня. Я единственный, кто у них остался. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, чтобы существовали только ты и я.
И я знаю, что однажды мы встретимся снова. Мы уже разлучались однажды, но я нашел тебя.
Я буду скучать по нашим вечерам в парке, по твоему голосу, по твоей белой коже, по твоим волосам. Но лучше всего я буду помнить самые голубые глаза, которые когда-либо видел.
Ты всегда будешь моей Аной-через-«ха».
Хулиан
Еще один человек, который меня покинул.
Я не плакала, но и работать не могла. Я читала письмо так часто, что выучила его наизусть. Читала его про себя, а потом вслух, перечитывала каждое предложение. Мои встречи с ним в квартире на восьмом этаже с видом на море были выгравированы в моем сердце, в моей голове, на моей коже.
И дождь тоже. Как только начинается дождь, я вижу, как Хулиан протягивает мне руку, поднимает меня, обнимает. Мне было за что поблагодарить его.
Я пообещала себе, что отныне я больше никого не впущу в свою жизнь. Все эти надежды не для меня. С каждой минутой лицо Хулиана выцветало в моей памяти, но я все еще могла отчетливо слышать его голос: «Ана-через-«ха».
А потом появились солдаты.
Я видела, как они вылезли из машины и подошли к двери аптеки. Я повторяла слова из прощального письма Хулиана, как будто это было заклинание, которое могло защитить меня. К счастью, Эсперанса оставалась очень спокойной и смогла передать свое спокойствие и мне. Я ждала их за прилавком, не говоря ни слова. Они пришли, чтобы отнять у меня то, что принадлежит мне, то, что я построила тяжелым трудом. Мне больше нечего было терять.
Глядя им прямо в глаза, я разорвала письмо на тысячу кусочков. Мой великий секрет оказался на полу, в маленькой мусорной корзине. Я не дала им ничего сказать. Ошеломленные, солдаты просто уставились на меня. По-прежнему молча я обняла Эсперансу и Рафаэля и вышла из аптеки, не оглядываясь. Пусть они забирают все. Я больше не чувствовала страха.
