Ты близко. Я чувствую тебя. Ты здесь.
Ты берешь меня за руку, и я встаю, чтобы обнять тебя, – то, на что мы не решались тогда. Ты дрожишь, и я прижимаюсь к тебе, чтобы ты поделился своим теплом. Это не момент скорби: это наша мечта.
Ты выше и сильнее меня. Твоя кожа кажется еще темнее теперь, когда твои кудри стали белыми, такими же белыми, как мои бедные локоны. А твои ресницы? Они все так же появляются раньше тебя…
Ты ждал семьдесят пять лет, чтобы снова появиться, потому что знал наверняка, что я буду здесь, на берегу моря, на закате, чтобы вместе мы смогли открыть сокровище, которое я сохранила для тебя.
Я знаю, что сплю. Но это мой сон, и я могу делать с ним все, что захочу. Вместе мы очень медленно открываем коробку. Вот оно, нетронутое бриллиантовое кольцо твоей матери. Посмотри, как оно сверкает в солнечном свете, Лео. А рядом – я не могу поверить своим глазам – лежит маленький кусочек пожелтевшего стекла.
Мое сердце пытается найти силы там, где их уже нет, и начинает биться немного быстрее. Я должна держаться.
Я закрываю глаза и наконец понимаю, что это: это последняя капсула с цианидом, которую мой отец купил перед тем, как мы отправились в плавание на «Сент-Луисе». Третья капсула, единственная оставшаяся. Ты хранил ее для меня, Лео!
Я сожалею – и это один из немногих случаев в моей жизни, – сожалею, что считала тебя предателем, думая, что ты и герр Мартин украли капсулы, предназначенные для меня и моих родителей. Теперь я понимаю: вы не могли знать, сколько еще островов будут закрыты для вас. Все острова мира, скрытые за тишиной и молчанием. А как мы знаем, на войне молчание – это бомба замедленного действия. Вы неизбежно должны были сохранить капсулу. Это было выведено на всех наших судьбах.
Срок годности старой бесценной капсулы, которую ты хранил для меня, уже истек. Она не сможет вызвать мгновенную смерть мозга и остановку сердца. Но она мне больше и не нужна. Я ждала так долго, потому что дала тебе слово: я сдержала обещание, данное мальчику с длинными ресницами. Пришло время позволить себе уйти.
Я вижу тебя ближе ко мне, чем когда-либо, Лео, и я дрожу от счастья.
И все же не могу избавиться от чувства вины, потому что мои родители отсутствуют в моих последних мыслях. Потому что, по правде говоря, именно ты и Анна – моя надежда и свет, в то время как Макс и Альма – неотъемлемая часть моей трагедии.
Я не хочу чувствовать себя виноватой. С того момента, как решаешь уйти, легкость необходима.
* * *
Закат кажется ярче, когда знаешь, что он последний. Ветер ощущается по-другому. Мое тело все еще слишком тяжелое, поэтому я сосредотачиваюсь на волнах, на ужасном запахе морских брызг, от которого маму всегда тошнило, шумной молодежи, проходящей через туннель, и музыке из проезжающих машин. И, конечно, все время я чувствую влажную, раздражающую жару тропиков, с которой мне приходилось мириться до сегодняшнего дня.
Я теряю всякое чувство времени, позволяю своему разуму уплыть, и в тот момент, когда я чувствую, что мое сердце вот-вот остановится, ты надеваешь мне на палец кольцо с бриллиантом.
Я подношу к губам капсулу – последнее, к чему ты прикасался своими еще теплыми руками, – как будто наконец-то целую тебя. В этот миг мы вместе в светлой каюте моих родителей на борту «Сент-Луиса».
Тюльпаны, Лео, скоро зацветут тюльпаны, – шепчу я тебе на ухо. – Ты слышишь меня?
Да, ты слушаешь меня: с закрытыми глазами и длинными-длинными ресницами, которые всегда появляются раньше тебя…
Тебе уже двадцать, ты привлекательный молодой человек. Мне тоже двадцать – возраст, которым никто из нас в реальности не смог насладиться. Я склоняюсь к твоему теплому лицу и наконец дарю тебе поцелуй, который обещала подарить, когда мы снова встретимся на нашем воображаемом острове. Мы так и держимся за руки, мы ближе, чем когда-либо, и я вижу тебя рядом со мной, на вершине мачты, самой близкой к небу точки на великолепном «Сент-Луисе».
Груз, который я ношу с тех пор, как мы расстались, исчезает, и я обретаю ту легкость, которая нужна для того, чтобы позволить себе уйти.
Мы летим над длинной морской стеной Малекун, смотрим на проспект с высоты. Впервые Гавана принадлежит нам. Перелетев залив, мы садимся у молчаливого Кастильо дель Морро и оглядываемся на город, который выглядит как старая открытка, оставленная проезжим туристом.
Нам снова двенадцать лет, и никто не может нас разлучить. День не заканчивается, Лео, скоро рассвет. Гавана по-прежнему во тьме, тускло освещенная янтарным светом уличных фонарей. Все, что мы можем различить, – это несколько зданий посреди пальм.
Затем мы слышим оглушительный рев корабельной сирены. Теперь мы стоим на палубе – на том же месте, откуда впервые увидели город. В том возрасте, когда не могли понять, почему мы никому не нужны. Но теперь все тихо. Нет отчаянных голосов, выкрикивающих имена в пустой воздух. И снова мои родители разлучают нас, таща меня против моей воли на крошечный участок земли между двумя континентами.
И я не кричу, не проливаю слез, не умоляю их позволить мне остаться рядом с тобой, Лео, на «Сент-Луисе», в единственном месте, где мы были свободны и счастливы. Я беру нежную, гладкую руку матери и, не оглядываясь назад, позволяю им затянуть меня в бездну.
Но на этот раз я могу сказать тебе: «Шалом».
Примечание автора
В субботу, 13 мая 1939 года, в восемь часов вечера трансатлантический лайнер «Сент-Луис» компании «Гамбург – Америка Лайн» (HAPAG) вышел из порта Гамбурга, направляясь в Гавану, столицу Республики Куба. На борту лайнера находились 900 пассажиров, подавляющее большинство из которых были немецко-еврейскими беженцами, и 231 член экипажа. Двумя днями позже еще 37 пассажиров поднялись на борт в порту Шербур.
У беженцев были разрешения на посадку, выданные Мануэлем Бенитесом, директором Иммиграционного департамента Кубы, и предоставленные компанией HAPAG, имевшей офис в Гаване. Куба должна была стать транзитным пунктом, поскольку у путешественников уже были визы для въезда в Соединенные Штаты.
Они должны были остаться на Кубе в ожидании своей очереди: пребывание на острове могло длиться от одного месяца до нескольких лет.
За неделю до отплытия корабля из Гамбурга президент Кубы Федерико Ларедо Бру опубликовал Декрет 937 (названный так из-за общего числа пассажиров на борту «Сент-Луиса»), аннулировавший разрешения на посадку, подписанные Бенитесом. Могли быть приняты только документы, выданные государственным секретарем по вопросам социального развития и труда Кубы. Беженцы заплатили 150 долларов США за каждое разрешение, а проезд на «Сент-Луисе» стоил около 600–800 рейхсмарок.
Когда они уезжали, Германия потребовала, чтобы каждый беженец купил обратные билеты, и разрешила им взять с собой только 10 рейхсмарок на человека.
Корабль прибыл в порт Гаваны в четыре часа утра.
