Следующие одиннадцать часов я провела рядом с отцом, в его палате. Я держала его за руку и пела колыбельные песни, баюкая мальчика Билли, утешая его, рассказывая истории из моего детства, открыто выражая свои сожаления и говоря слова прощения. Ко мне вдруг пришло осознание, что отец никогда и ни от кого не чувствовал любви. Как он мог дать любовь кому-то, если не знал, как она выглядит? Я уверена, на пороге смерти он понял, что проживал жизнь, распространяя вокруг себя боль и страдания. Но ему было бы еще тяжелее покинуть этот мир, если бы никто так и не узнал его настоящую историю – историю мальчика Билли. Теперь же отец мог спокойно уйти. Он получил прощение. Он мог освободиться. И я тоже.
Я почти ничего не знала о детстве отца, но слышала, что он был ребенком замкнутым, угрюмым и подозрительным. Я видела лишь две его детские фотографии, и на обеих он выглядел печальным и несчастным, хотя другие дети на снимке улыбались. Как он дошел до такого состояния? Я не верю, что ребенок рождается, держа в руке высоко поднятый щит, чтобы защищаться им от мира. Но что случилось с моим отцом на самом деле – этого мне никогда не узнать. У каждого есть своя история, и каждый нуждается в том, чтобы эта история была рассказана. Обобщенная история о моем отце, которую я рассказала себе той ночью, не извиняла всего, что он сделал. Но многое объясняла.
На следующее утро, около половины девятого, вымотанная долгим перелетом, бессонной ночью, физической и эмоциональной усталостью, я прибыла наконец к себе домой. Положив голову на подушку и погружаясь в сон, я вдруг почувствовала, как кто-то взял меня за руку и легонько пожал мою ладонь. Это был отец. Я увидела его, сидящего рядом со мной на моей кровати, и поняла, что его путь со смертью не закончился. Но и мое путешествие только начиналось.
С того дня прошло больше двадцати лет. Забыла ли я свои детские травмы? Нет. Да мне и не следует их забывать. Жизнь каждого из нас – сумма наших историй. Я пришла к пониманию, что, когда случается нечто, выходящее за рамки нашего контроля, мы можем играть роль жертвы в этих историях. Но когда мы прощаем и становимся рассказчиками, то мы получаем власть над прожитой болью, мы можем поделиться ею с другими. И эта история поможет лучше осознать исцеляющую силу прощения и не уйдет просто так в небытие.
Я свободна от боли прошлого. И всем сердцем надеюсь, что мой отец тоже свободен.
Шляпа
Важна только та храбрость, которая помогает тебе сделать следующий шаг.
– Миньон Маклафлин
Это было типичное первое занятие нового семестра в колледже Райт в Чикаго. На меня таращились двадцать пять напуганных студентов, мечтающих оказаться где угодно на свете, только не в дискуссионном классе. Я посмотрела на них с сочувствием и попросила всех, на ком были головные уборы, снять их. Они посмотрели на меня с недоумением поколения, незнакомого с этим правилом этикета.
Шапки сняли все, кроме одного юноши. Когда я обратилась к нему напрямую, он ответил «нет». Это поразило меня, но я не подала вида. Хорошенькое дело: не прошло и десяти минут от урока, а мне уже бросают вызов на глазах у студентов, которых я вижу в первый раз! Ну что ж, значит, мне потребуется такт человека и мудрость преподавателя. И то, как я справлюсь с данной ситуацией, может задать тон всему семестру.
Студенты выжидающе смотрели на меня. Ответный ход был за мной. Я решила публично не испытывать свой авторитет и попросила молодого человека остаться после занятий.
Его звали Марк, и он совсем не походил на студента, который срывает уроки. Он был худощавым, гладко выбритым, с приятным лицом и мало чем выделялся среди других. Однако он ответил «нет» на требование незнакомого профессора перед лицом новых однокурсников в первый день нового семестра. Я должна была убедить его снять шляпу. Он должен был уступить. Так я считала.
После занятия мы с Марком остались одни в аудитории. Пока я говорила, он смотрел куда угодно: на стол, в окно, на потолок, на портрет Линкольна на стене, но только не на меня. Шляпа – символ его неподчинения – прочно сидела у него на голове.
– Марк, – тихо сказала я, – вы должны соблюдать правила поведения в аудитории. Снимая головной убор, вы проявляете уважение к окружающим. Вам поэтому не хочется снимать свою шляпу?
Марк поднял взгляд и посмотрел на меня.
– Нет, – ответил он.
Его лицо и голос ничего не выражали.
– Тогда вы должны ее снять, – ответила я своим самым профессиональным тоном.
Он повиновался.
В этот момент я поняла, в чем состоит моя проблема с этим юношей. Он снял шляпу, но не услышал меня. Я его заставила, но не убедила.
За время семестра между нами с Марком связь постепенно наладилась. Иногда он даже улыбался моим шуткам и задавал на уроках интересные вопросы. Когда я видела его в коридоре, он приветственно приподнимал шляпу. Я старательно скрывала свою улыбку в ответ на его очевидно вызывающий жест.
В последнюю неделю семестра Марк попросил меня задержаться после занятия.
Я уже знала, что он – талантливый поэт и трудолюбивый писатель и спикер. А еще то, что он работает усерднее других, потому что страдает рассеянным склерозом, который сказывался на его координации и голосовых связках.
– Помните первый день занятий, когда я отказался снять шляпу? – спросил он.
– Конечно, помню.
– Я хочу рассказать вам, почему я это сделал. Где-то год назад я решил прочитать свои стихи перед публикой. А меня осмеяли.
– Не может быть! – воскликнула я, не веря своим ушам.
– Смеялись абсолютно все.
Он говорил медленно – ему было тяжело.
– Меня унизили.
Мы смотрели друг на друга сквозь слезы.
– В первый день, когда я отказался снимать шляпу, мне хотелось, чтобы вы выставили меня с занятия. Это был обязательный курс, но я не желал больше никогда стоять перед зрителями и читать то, что написал. Но вы меня не бросили. Вы не позволили мне уйти.
– Это вы решили остаться, Марк, – тихо ответила я.
Последняя речь Марка на курсе была посвящена финансированию исследований стволовых клеток. Он страстно убеждал однокурсников поддержать законодателей, выступавших за эти исследования. Результаты этих исследований жизненно важны для тысяч больных людей, в том числе и для самого Марка. Успеют ли чего-то добиться ученые, чтобы помочь ему?
Перечислив свои четкие и обоснованные аргументы, Марк с большим трудом подошел к своей презентации, которая представляла собой чистую белую доску для записей. Он попросил слушателей дать ему одну вещь. Всего одну. Он взял маркер и, медленно и мучительно выводя буквы, написал: «Надежда».
Через год после окончания курса Марк заглянул в мой кабинет, чтобы поздороваться. Он рассказал, что студенты с нашего курса останавливают его в коридоре и говорят, что никогда не забудут его последнюю речь. Его болезнь прогрессировала, причиняя ему невероятные страдания. Однако он выглядел счастливым и довольным собой. Он создал команду своего имени для участия в благотворительном шествии в поддержку исследований рассеянного склероза, а также пытается собирать деньги на дальнейшие исследования.
