Я прожила здесь двадцать лет! Моя родная Виа Ринкон не видела меня со дня моей свадьбы. Сколько же весен и зим прошло с тех пор?!
Дойдя до дома моей подруги детства и юности, я поискала глазами балкон, с которого нам бросали сладости в День Всех Святых. Все сейчас выглядело по-другому! Фасады неуловимо изменились, во дворах исчезли розовые кусты, внутренние пространства были перепланированы. Это был знакомый город – и одновременно незнакомый. Я улыбнулась поравнявшейся со мной женщине, которая вела за руку свою маленькую девчушку. Но женщина даже не взглянула на меня – прошествовала мимо, будто не заметила.
Я пошла дальше… И уже через несколько метров неожиданно наткнулась на свой родной дом – он появился внезапно, словно призрак выскочил из-за угла. Я остолбенела от удивления, не узнавая стен, за которыми прошло мое детство. Дом оказался меньше, чем я его запомнила, новые владельцы выкрасили его в коричневый цвет, пышные рододендроны, украшавшие лужайку перед входом, исчезли, но маленький гараж, построенный отцом, и узкая подъездная дорожка, на которой мы с сестрой любили играть в классики, совсем не изменились.
Я вспомнила, как в последний раз стояла на этом самом месте, глядя на дом и собираясь с духом, чтобы подойти к входной двери и нажать звонок. В течение шести лет мои родители отказывались разговаривать со мной, злясь за то, что я посещаю психотерапевта и говорю о них за их спиной. Для родителей не имело значения, что со мной творится и что я все чаще задумываюсь о самоубийстве. Они не видели, как мне тяжело и что их жестокое обращение со мной, пока я была ребенком, постоянно держало меня в напряжении и страхе и почти довело до психического расстройства. Они считали, что я предала их, раз отважилась осуждать, – восстала против их авторитета, осмелилась иметь свое собственное мнение.
В тот мой визит… когда я попыталась сделать шаг навстречу и помириться с ними, мы так и не поняли друг друга. Вместо ожидаемого мной сближения произошел окончательный и бесповоротный, болезненный разрыв. Навсегда. Отец и мать ясно дали понять, что больше не считают меня своей дочерью и не желают впредь видеть. Ни я сама, ни моя жизнь их не интересовали – они выстроили стену передо мной и смотрели на меня в тот мой визит, как на чужака, врага, незваного гостя, пробравшегося в их гостиную.
Хотя мой визит не изменил их отношения ко мне, он изменил мое отношение к ним. Впервые я увидела их не глазами испуганного ребенка, а ясным взглядом взрослого, который имел опыт настоящей любви, исцеления и прощения. С того дня я почувствовала к ним жалость и возрастающее сострадание. Я начала молиться за них – не об их наказании, а о том, чтобы Бог освободил их сердца от ненависти, которая завладела ими. В мои воспоминания и сны перестали вторгаться болезненные видения прошлого, когда родители заставляли меня испытывать чувство унижения и никчемности, ущербности и брошенности. И я стала представлять их себе такими, какими бы они могли быть, достраивая в воображении идеальный образ матери и отца, наращивая положительные качества и отсекая все, что искажало родные черты, которые я любила. И в конце концов мне удалось стереть из своего сердца весь негатив и вернуть к жизни нежность, заботу, щедрость и доброту, которые в идеальном мире они оба могли бы мне дать.
И отец, и мама давно умерли. Их реальные образы почти стерлись из моей памяти, и, стоя перед родным домом, я пыталась их воссоздать, сожалея, что больше никогда не увижу их лиц. Но во мне все же оставалась надежда, что в этот визит я смогу наладить с ними утерянную связь. Взглянув на окно своей бывшей спальни, которую мы делили на пару с сестрой, я представила пространство комнаты, в которой прошло мое детство: бледно-зеленые стены – молчаливые свидетели абъюзивного поведения моего отца, его домогательств; большой старый шкаф, в котором, заплаканная и до смерти перепуганная, я пряталась, затыкая уши, чтобы не слышать сердитых голосов родителей, их крик и ругань, доносившиеся из-за дверей.
Мне было грустно смотреть на мой дом. Печальные воспоминания детства захлестнули меня, но теперь я была взрослой – и жизнь научила меня управлять негативными состояниями. И я могла поместить на место горечи и разочарования – принятие, взглянув на картинки детвства глазами отстраненного зрителя. Я знала, что эти воспоминания всегда будут там, в дальнем уголке моего сердца, но за десятилетия жизни в любви пространства для печали в моем сердце стало значительно меньше. Я переросла старую боль и возродилась совершенно другим человеком. Я смотрела на дом моего детства не глазами брошенного ребенка, а глазами любящей матери и жены, глазами самодостаточной женщины, много добившейся в жизни и верившей в защиту Бога и потому не искавшей защиты у других людей. Я могла себе позволить быть щедрой и доброй, потому что меня распирало от чувства благодарности к жизни – и это чувство наполняло меня любовью, состраданием и прощением к моим матери и отцу.
В то раннее майское утро, стоя перед домом, в котором выросла, я горевала по своим родителям. Мне было больно за то, что они жестоко обращались со мной. Мне было больно за то, что они верили в ложь и догмы, которые ожесточили их, сделав невосприимчивыми к любви и прощению. Мне очень не хватало их понимания – я все еще мечтала о дружбе с ними, о той дружбе, которая была бы возможна, если бы мы использовали шанс, который давала нам жизнь.
Приятный свежий ветерок холодил мое лицо, запах цветущих азалий кружил голову, листья платана шептали над головой, убаюкивая мою память, навевая сны об идеальном детстве с идеальными родителями… Я подняла глаза к небу, взгляд мой остановился на зеленых ветвях, плавно раскачивающихся над головой, словно волны… Я предвкушала начало новой жизни. Рост, цветение, силу и мощь, которые ждали меня впереди.
Этот платан, что привлек мой взгляд, был моим старым другом. Осенью я собирала его опавшие лисья, летом пряталась за ним, когда мы играли в прятки. Тротуар под ним в некоторых местах вздыбился от пробившихся из-под земли корней – с каждым годом дерево моего детства разрасталось все сильнее, становилось более мощным и могущественным. Так и я вместе с ним набирала свою силу…
Подойдя к нему ближе, я положила ладонь на шершавый ствол и почувствовала в сердце нежность и тепло. Старая кора на стволе кое-где отслоилась, обнажив гладкую живую древесину… Поддавшись импульсу, я отломила маленький кусочек коры на память. Мне захотелось увезти с собой что-нибудь в знак прощения, потому что я знала – это мой последний визит к родному дому. Больше я сюда не вернусь, мои дела здесь были окончены.
Последний раз бросив взгляд на окна детской, я повернулась и пошла вниз по улице, не оглядываясь и сжимая в ладони хрупкое доказательство того, что жизнь сильна и щедра и все, что происходит в ней – происходит нам на благо, при условии, что мы стремимся к добру.
Патриарх
Внутреннего покоя можно достичь, лишь практикуя прощение.
– Джеральд Ямпольски
Моему отцу предстояла операция на головном мозге. Человек, всю жизнь муштровавший нас, требовавший беспрекословного послушания, идеального выговора и безупречных манер, воспитывавший нас исключительно ремнем и гневными окриками, сейчас был прикован к больничной койке и практически обездвижен. Кардиомонитор отслеживал слабое биение его сердца, через капельницы непрерывно в его вены поступали лекарства, а через катетерную трубку выводилась моча. Говорить отец не мог, правая нога у него отказала – немощный и слабый, опутанный трубками и проводами, подключенный к датчикам, теперь он полностью был в нашей власти.
