Мой младший брат, Дэвид, появился на свет с задержкой развития и потому сразу стал центром внимания всей семьи. Я старалась быть лучшей сестрой для него – заботилась о нем, играла с ним в развивающие игры, гуляла с ним. Я была даже больше, чем просто сестрой, я была его защитницей и опекуншей. Я искренне любила Дэвида, но в глубине души была разочарована, понимая, что никогда не получу такого же количества любви и внимания, какие доставались ему.
Даже когда мне пришлось уехать из дома, на учебу в колледж, мои мысли были заняты не своей жизнью, а тревогой о брате. Он рос, ему становилось все сложнее в социуме, у него стремительно развивалась шизофрения, и он начал проявлять агрессию к окружающим – я беспокоилась о нем и о маме. Она все еще заботилась о нем, а мы с сестрами старались ей помогать. Но внутренне я почему-то ощущала, что это больше моя обязанность. (Может, это чувство не отпускало меня потому, что через служение брату я хотела получить мамину любовь и одобрение?)
Со временем я обзавелась своей семьей – заботясь о своем муже и детях, я наполнялась любовью. А брата поместили в специализированное учреждение, где он был среди таких же, как он, и где за ним теперь присматривали врачи. Но даже несмотря на это, все внимание стареющей мамы все еще принадлежало ему. Она не интересовалась своими внуками, не выражала желания встретиться с ними или купить им подарки, погулять с ними в парке – она думала только о нашем брате.
Когда маме диагностировали рак поджелудочной железы и она уже стала осознавать, что времени у нее немного, то у нее, конечно же, главной мыслью стала мысль о том, как будет жить ее сын после ее смерти. В последние дни она еще больше старалась дать ему максимум внимания – она каждый день навещала его, на выходные забирала домой, бесконечно звонила ему и заваливала подарками. Она беспокоилась о том, кто будет любить Дэвида и кто станет его навещать, когда она умрет. Поймет ли Дэвид, что она умерла, и будет ли чувствовать себя брошенным?
Я заверила ее, что сделаю все возможное, чтобы заменить ее. Она переоформила опеку над братом на меня и потом со слезами на глазах, но спокойно объяснила Дэвиду, что умирает. А через два дня умерла.
Я взяла на себя роль опекуна немного неохотно и первое время просто выполняла все необходимые действия. Поначалу брат звонил слишком часто. И вскоре я поняла, что мне нужно установить с ним границы, которых у мамы никогда не было. Я сократила не только время, уделяемое Дэвиду, но и траты на него. Я определила, что на каждый поход с ним в кафе или по магазинам буду отводить не более двадцати долларов, чтобы он сознавал, что финансы не безграничны. И он хорошо приспособился к этим условиям. Я также не хотела, чтобы Дэвид ел все без разбору, наедаясь так, что потом у него начиналась рвота, – и тоже установила ограничения. Мне представлялось это разумным, тем более что маме никогда не удавалось этого сделать. Насчет телефонных звонков мы с Дэвидом также обговорили правила: он будет звонить мне один раз каждый вечер. А в течение дня ему разрешалось звонить лишь в том случае, если у него действительно возникали какие-то проблемы. Установление границ сняло с меня лишнюю нагрузку, и теперь я уже получала от общения с братом гораздо больше удовольствия.
За десять лет, прошедших со смерти мамы, мы с ним очень сблизились. И то, что начиналось как обязанность, превратилось в приятный опыт.
Теперь я лучше понимаю маму. И знаю, что она любила меня. Но потребности моего брата были очень велики и непреодолимы, и потому свои ограниченные ресурсы мама расходовала только на него. Она сначала оказывала помощь тому, кто более всего нуждался в ее заботе и любви, а потом уже давала внимание тем, кто был абсолютно здоров и мог сам позаботиться о себе.
Я хотела бы быть лучшей дочерью для нее в те трудные времена, не такой эгоистичной, какой была. Пока я не примерила на себя мамину роль, я не осознавала, сколь тяжело было бремя, которое она несла на себе. Тогда я не могла оценить ее глубокую любовь и ответственность, которые она чувствовала по отношению к своему больному ребенку.
Надеюсь, что сейчас мама слышит меня, когда я говорю ей:
– Я люблю тебя. Я прощаю тебя и понимаю! И ты прости меня.
Я не могу изменить свое прошлое, но, думаю, мама видит, что я искренне люблю Дэвида и со всей ответственностью забочусь о нем, и потому она может быть совершенно спокойна.
Благодарность вместо обвинения
Мы никогда не сможем простить, пока цепляемся за прошлые раны и лелеем старые обиды.
– Т. Д. Джейкс
Я замужем за свои мужем двадцать шесть лет. Еще до нашей свадьбы, во время помолвки, я узнала, что беременна. И эта новость нас обоих повергла в шок. Но новость эта была радостная – она окрылила нас и наполнила счастьем.
Мы перенесли дату бракосочетания на ближайший срок и, после того как отпраздновали свадьбу в окружении родных и друзей, стали готовиться к появлению ребенка. В то время наше будущее представлялось нам в самом прекрасном свете – мы были молоды, влюблены друг в друга, каждый из нас имел прекрасную работу, мы жили в великолепном доме. В общем, все было идеально.
Я пошла на первый прием к врачу на десятой неделе. Мне порекомендовали этого врача, и он показался мне хорошим специалистом. Беременность моя протекала тяжело: я набрала сорок один килограмм, постоянно мучилась от судорог, у меня проявился специфический диабет беременных, а кровоточащая сыпь и растяжки, которые образовались на поздних сроках, просто сводили меня с ума.
Когда из меня вытащили синее безжизненное тело Криса, он был вялым и не плакал. Диагноз, который ему поставили, изменил нашу жизнь на «до» и «после». У нашего мальчика был детский церебральный паралич.
В то время я сама еще была ребенком, мне едва исполнилось двадцать два года – и я была зла на мир за то, что у меня родился больной ребенок, и жаждала мести. Я долго искала хорошего адвоката и наконец нашла. В 1993 году еще не было «гугла», и всю нужную информацию я искала в библиотеке, просиживая там чуть ли не целыми днями. Вскоре мы подписали соглашение, и с этого момента началось наше восьмилетнее путешествие по судам и заседаниям, в течение которых я вновь и вновь заново проживала свою беременность и рождение сына.
Моя адвокат работала усердно: были опрошены врачи, медсестры и персонал больницы. Вызвали нынешних врачей моего сына. В общем, копали очень глубоко. Однако после восьми долгих лет работы нам не удалось доказать, что мой врач неправильно вел мою беременность и детский церебральный паралич возник по врачебной ошибке. Я чувствовала себя побежденной и разочарованной. Правильно это было или нет, но я хотела, чтобы человек, принимавший роды моего сына, был наказан и привлечен к ответственности и страдал так же, как страдала я и вся моя семья.
Мне потребовалось довольно много времени, чтобы смириться с вердиктом, однако заключительная встреча с моим адвокатом все перевернула – и снова разделила мою жизнь на «до» и «после».
