– Кэтрин Пондер
Когда мне было двенадцать, отец ударил меня по лицу и сломал нос. Это был не первый случай, когда он меня бил, но по лицу ударил впервые. Раньше же в основном использовал розги.
Я выросла на Юге Америки, и здесь царила суровая дисциплина. У нас было принято говорить: «Пожалеешь розог для ребенка – испортишь его». И отец это правило воспринимал всерьез.
Тот удар по лицу был первым и единственным в моей жизни и сильно повлиял на меня. Но в память о себе отец оставил не только этот «подарок». Помимо физических оскорблений он не скупился и на словесные. Он был человеком строгим и очень критичным – все его замечания глубоко врезались мне в сердце и оставили серьезные травмы. А похвалы и комплименты отец раздавал редко, но даже его похвалы звучали сомнительно.
Когда я делала что-то хорошее, у отца обычно возникал вопрос: почему же я не сделала это лучше. Кто-то, может, решит, что он так мотивировал меня к раскрытию моего потенциала. Но я в этом сомневаюсь. На самом деле, чем взрослее я становилась, тем больше убеждалась, что способы, которыми действовал отец, ошибочны и опасны.
В результате я не только выросла неуверенной в себе из-за своего сломанного носа, но мне не хватало и общей уверенности. Я не верила в то, что могу чего-то достичь, и не думала, что вообще в чем-то хороша. Несмотря на то, что в подростковом возрасте я была в основном отличницей и три года подряд представляла школу на окружном конкурсе по орфографии, позже, в старших классах, я бросила учебу и устроилась работать на фабрику.
По мере того как я становилась старше, моя самооценка возрастала. Я увлеклась фотографией, сдала экзамены на аттестат зрелости и решила поступить в колледж, оставив фабрику. Отец чуть ли не в глаза мне смеялся, обесценивая мои долгоиграющие планы.
Мои родители были немолоды, когда я родилась. Я была третьим, не запланированным ребенком, появившимся на свет через двадцать лет после моего среднего брата. Отцу в конце Великой депрессии было всего девятнадцать, и на его долю, без сомнения, выпала трудная жизнь. Он много и тяжело работал и, в сущности, остался безграмотным. И, думаю, со времен юности в нем на всю жизнь закрепилось представление о том, что высшее образование – это что-то недосягаемое и недоступное. Даже для его умной юной дочери. Отец умер за месяц до того, как я начала учиться в колледже. И так и не узнал, что в итоге я получила диплом бакалавра и сделала успешную карьеру в местной газете.
Став взрослой, я исправила свой нос, прооперировав у пластического хирурга. Но внутреннюю травму устранить оказалось гораздо сложнее. В какой-то момент я подумала, что справлюсь самостоятельно, без помощи специалистов, но переоценила себя. И, в конце концов, нашла профессионального психотерапевта, потому что чувствовала, что обиды на отца так глубоко спрятаны во мне, что самостоятельно мне их не достать.
Я думала, что многое простила и осознала, однако выяснилось, что я все еще очень крепко держалась за свое негодование. Призраки моего детства продолжали преследовать меня. И мне очень хотелось исцелиться. Я чувствовала, что заслуживаю исцеления.
У писательницы Кэтрин Пондер я вычитала, что прощение и обида тесно связаны друг с другом, и невозможно по-настоящему простить, если внутри ты до сих пор обижаешься.
На одном из последних сеансов терапевт задал мне несколько вопросов: что такое прощение? чего мне не хватает для прощения? как выглядит прощение? и с чем его можно сравнить?
Я попыталась ответить. Но, если честно, потерпела неудачу. Единственное, что я поняла, пока ломала голову над ответами, – это то, что до тех пор, пока продолжаю злиться на отца, я все еще остаюсь маленькой девочкой, которую он способен обидеть или ударить. Я все еще остаюсь жертвой.
Когда я это поняла, я поняла и другое. А именно: то, что хочу чувствовать себя сильной, уверенной в себе, в своих талантах, в своем будущем и в том, что способна получить все, что пожелаю. Но это будет мне доступно лишь тогда, кода я освобожусь от заученной роли жертвы, когда поверю в себя, а не в слова отца о том, что я ни на что не способна.
Я поняла, как это сделать. Единственный способ отпустить боль – это сосредоточиться на своих целях и двигаться к ним. Это не означает, что в один день я забуду обиды. И это не означает, что я начну оправдывать жестокость отца. Нет, это означает, что я направляю свои мысли в будущее – к своим целям. И вместо того чтобы оставаться жертвой, ежедневно взращиваю свою силу и веру в себя.
Став взрослой, я иногда думаю о той маленькой девочке, которой была раньше; мне хочется обнять ее и подбодрить. Иногда это заставляет меня думать о моем отце, как о маленьком мальчике и молодом человеке, у которого было мало возможностей и который мог выжить только благодаря тяжелому труду. И я хочу обнять и этого маленького мальчика и подбодрить его.
Я рассказала психотерапевту, как для меня выглядит прощение. Но как я могу быть уверена, что я действительно уже простила? Прощение – это путешествие для меня, это то, что произойдет со временем.
Для некоторых из нас требуется чуть больше времени… Но все начинается с желания отпустить обиды и быть свободным. И однажды это произойдет. Причем тогда, когда мы будем думать о чем-то совершенно другом. Просто в какой-то чудесный момент мы обнаружим, что уже добрались до места назначения.
Аллигаторов не кормить
Счастливый человек – это не тот, у кого обстоятельства сложились определенным образом, а тот, кто определенным образом к ним относится.
– Хью Даунс
Признаюсь честно, я – самая настоящая Поллианна
[6]. Если разразилась гроза, я отправляюсь искать радугу. Я нахожу позитивные черты в любой трудной ситуации. С моего лица круглый год не сходит улыбка, во всех людях я вижу только хорошие черты и иногда «раздражаю» окружающих своим веселым настроем. Большую часть дней я умудряюсь, как говорится, осушить болото, даже если там полно аллигаторов. Но бывают дни, когда аллигаторы упрямятся и кусаются в ответ на каждое мое движение. Они облизываются, предвкушая отхватить кусочек моего оптимизма. А однажды они чуть не проглотили меня целиком.
Когда мой сын Колин учился в пятом классе, я была в составе родительского комитета. Дело было утром перед праздником по случаю окончания полугодия. Мы с Колином загружали в машину пакеты с конфетами, подарками учителям, едой и играми для вечеринки. Я уже несколько раз сходила к машине и отправилась в дом в последний раз, чтобы взять сумочку и ключи. Неловко повернувшись на своем ножном протезе, я завалилась аккурат на холодную бетонную дорожку перед домом.
Но почти сразу же я перекатилась на бок и села, как профессиональный футболист, даже не задумавшись о том, что упала. Ступня моего ножного протеза лежала в метре от меня. Колин до слез перепугался, но я уверила его, что все в порядке (повезло, что у меня пышные бедра), и попросила прикатить кресло на колесиках из кабинета.
