— Да достало меня эту мразь восхвалять... — скривился Иралиан. — Терпение лопнуло, вот и спел правду. Плюнул на все. Ну и получил... Палач герцогский хорошо постарался, сволочь, так сухожилия подрезал, что работать я мог, а вот играть — нет...
Он немного помолчал и продолжил:
— Брел куда глаза глядят, думал, скоро свалюсь в канаву и там подохну. Но ничего, выжил, доплелся до большой фермы, там в батраки нанялся. Руки зажили, но тошно было до невозможности — играть ведь не мог, хоть лютню мне и отдали, когда из дворца после наказания вывели. В голове музыка звучит, а пытаюсь ее сыграть — и не могу. Год как-то продержался, а потом понял, что дальше так жить не могу. Ну и пошел на речку топиться. Зимой, между прочим...
— И?.. — подался вперед Майт.
— Ну и явился мне Канатоходец... — неохотно пробурчал Иралиан. — И так меня обсмеял, что я не знал, куда со стыда деваться. До сих помню... «А водичка-то мокрая, холодная... Куда ж ты, болезный, лезть собрался? Ты ж в эту крохотную лунку не пролезешь...» Я его тогда убить готов был, гада. Кинулся, не сразу сообразив, что его там и нет, а так, видение, что ли. Пропахал носом лед. А он стоит и издевается! Твое, говорит, оружие — слово, а не кулаки, менестрель. Я ему в ответ: да какой из меня менестрель с такими-то руками?! А он: что за проблема? Посмотрел на меня — и боль из рук ушла. Я только рот открыл. Пока руки ощупывал, он исчез бесследно. Я на ферму вернулся, за лютню — могу играть, еще лучше, чем прежде. Чудо!
— Точно, чудо... — согласился Майт. — Может, это чародей был?
— А ты слыхал про чародеев, что такое могут? Я не слыхал. Так он мне потом еще и во сне являлся. Видел его на канате над бездной. В сине-черно-серебряном трико и колпаке с бубенцами. То ли циркач, то ли шут, то ли еще кто. Обернулся ко мне с каната и говорит, чтобы я пел, душой пел, правду людям говорил, в небо их звал. Еще сказал, что истинному артисту теперь нечего бояться, никто его больше не тронет, не посмеет. Я тогда не поверил. А позже сам не раз видел, как нечто невидимое наказывает поднявших на меня или других менестрелей руку.
— Я тоже такое видел, — задумчиво покивал сказитель. — Говоришь, Канатоходец? Спасибо ему за защиту и помощь!
— А не за что, ребята! — возле их столика возник из ниоткуда шут в сине-черно-серебряном трико и разноцветном колпаке с бубенцами. — Вы, главное, собой оставайтесь. Себя не предавайте!
Он подмигнул озорным глазом и растворился в воздухе. Ошарашенные Майт с Иралианом принялись оглядываться, но быстро поняли, что никто, кроме них, шута не видел.
— Это он был?.. — едва слышно спросил Майт дрожащим голосом.
— Ага... — глаза Иралиона сияли. — Он. Наш покровитель...
— Повезло нам, выходит.
— Это еще вилами по воде писано, повезло или нет. Он защищает, но и требует многого.
— Оставаться собой? Разве ж это много?
— Ты, по молодости, еще не понимаешь, как много... — грустно улыбнулся Иралиан. — Ничего, позже поймешь.
— А...
Майт не договорил. В трактир влетел расхристанный белокурый парнишка и с порога возбужденно заорал:
— Наш учитель с чародеями из пришлого балагана схлестнулся! Щас на площади поединок будет! Чародейский!!!
Посетители загудели, переглядываясь, и один за другим потянулись прочь из трактира. Видимо, предстоящее зрелище было редким, и всем хотелось поглазеть на него. Майт с Иралионом тоже подхватились на ноги, быстро допили свой эль и поспешили на площадь — взглянуть на чародейский поединок хотелось и им, такие поединки случались редко.
Народ на площади сбился вокруг помоста, с которого обычно объявляли приказы барона. Менестрели все же сумели пробраться в передние ряды, хотя это оказалось и непросто. На помосте стояли двое — молодой парень с простецким лицом и слегка вьющимися темными волосами, а напротив него тоже темноволосый мужчина средних лет с небольшой ухоженной бородкой, полноватый, увешанный золотыми побрякушками с ног до головы, одетый в чародейскую мантию. Он выглядел южной птицей Рат[1], которую изредка привозили купцы на потеху богатеям.
Майт с интересом разглядывал чародеев. Странно, парнишка сказал, что один из них местный учитель. Но как такое может быть? Разве чародеи занимаются чем-то, кроме своего Искусства? Насколько знал сказитель — нет. Он подумал и спросил об этом у стоящего рядом едва не подпрыгивающего на месте плюгавого мужичонки.
— Да кто ж его знаит-то... — растерянно почесал в затылке тот. — Странный он. Сирота, его наш старый учитель, Фаэр, растил. Подобрал гдей-то мальчонку. А как Фаэр помер, Кейсав сам на его место стал. Токмо...
Мужичонка скривился и добавил:
— Чемуй-то не тому он пацанву учит... Мой шкет вумными словесами заговорил, фиг поймешь, чего он и баит-то. А зачем оно простому человеку надобно? Книжки всякие шкет читать стал, дурные книжки. Не я один тако думаю, усе соседи тоже. Не дело енто. Другой учитель нам нужон. А уж коли Кейсав еще и чародей... Надо будет барону пожалиться.
Горожанин укоризненно помотал головой и замолчал. Майт задумчиво хмыкнул и посмотрел на темноволосого парня с куда большим интересом, чем раньше. Он еще не знал, что их судьбы завязаны в один узел, хотя в следующий встретиться им доведется еще нескоро.
* * *
Ожидая поединка, Кейсав продолжал размышлять, не зря ли он во все это ввязался. Однако из города все равно пора уходить, люди все чаще недоброжелательно поглядывали на молодого учителя, да и слухи о нем начали распространяться нехорошие. Почему-то им не нравилось, что он учил их отпрысков думать самостоятельно, а не покорно внимать авторитету родителей. Юноша незаметно вздохнул — такого подхода он никогда не понимал и понимать не хотел, ведь наставник наоборот всегда учил Кейсава именно думать, а не пользоваться набором готовых мнений.
Странной выдалась его короткая жизнь, даже сам он это понимал. Своих родителей Кейсав не помнил, начав осознавать себя уже после того, как Фаэр подобрал его. Юноша не раз спрашивал наставника, где и как это произошло, но тот уходил от ответа, бурчал, что пусть лучше воспитанник вот эту книгу прочтет и сообщит свои выводы о ней, чем дурью маяться. Если разобраться, то Фаэр потратил на обучение Кейсава столько времени и сил, сколько не тратил никто. По крайней мере, никто из тех, кого юноша знал. Иногда у него даже возникало подозрение, что наставник считает его воспитание главным жизненным приоритетом, пуская остальное побоку.
Фаэр был чародеем, причем однозначно выше третьей ступени, хотя считалось, что ступени выше просто нет. Вот только Кейсав не раз видел, как наставник делал вещи, неподвластные никому другому, даже описанным в древних книгах великим мастерам. Воспитанника Фаэр тоже растил как чародея, научив очень многому. Вот только не велел никому говорить о том, что они оба владеют Искусством. Почему? Ведь период гонений на чародеев давно прошел, а именно тем, что к владеющим Искусством плохо относятся, Фаэр и мотивировал свое поведение. В ответ на недоумение воспитанника он иногда недовольно бурчал, что жрецы, в последнее время очень усилившиеся, чародеев не просто не любят, а люто ненавидят, и всегда готовы доставить им неприятности, которых умным людям следует избегать.
