Пострадавший от Палашки доктор все-таки успел назначить Алине дополнительные исследования. Наверное, поэтому проклятая икотка и ликвидировала его из нашей жизни. Отнесся бы формально, ничего с ним не случилось бы плохого.
К сожалению, нечистая сила через обычные лабораторные анализы не определяется. Компьютерная томограмма головного мозга, анализы крови — все у Алины оказалось в порядке, без отклонений. Диспансеризацию она прошла бы совершенно спокойно с вердиктом «абсолютно здорова».
Маму это расстроило. Она рассказала, что во время приема спросила у врача, нет ли таблеток, чтобы все сразу прошло. А он ей ответил, что таблеток от глупости еще не придумали.
Я на это промолчал. С одной стороны, маму можно понять, врач ответил довольно грубо. Но, с другой стороны, задай этот вопрос я или Алина, мама первая высмеяла бы нас и еще неоднократно рассказывала бы как забавную шутку на семейных сборищах.
— Почему ты хочешь доказать, что Алина — ненормальная?
— Да что ты говоришь такое?! Я просто хочу определенности.
Не хотел бы я такой определенности для своей сестры.
— И что мне теперь делать?
Мама беспомощно смотрела на меня. Я сначала даже не сообразил, что она ждет прямого указания. От меня.
Потому что отца нет, а я всегда как бы оставался за него. Честно говоря, никогда не думал, что эти отцовы указания что-то значат. Говорилось ведь только для того, чтобы очередной раз указать маме ее место и сделать меня союзником. И раньше мама как-то без моих советов и указаний самостоятельно справлялась. Но вот теперь она и вправду ждала, чтобы я придумал, как нам всем быть.
Собственно, она ведь всегда так поступала. Когда ей что-то нужно было, — что бы там отец ни говорил, — в итоге все делали по-маминому. А если ответственность брать на себя не хотелось или было неудобно, мама сразу показывала, что в семье у нас главный — отец. А когда его нет, главным становлюсь как бы я.
Опять я. Почему не Алина?! Она же старшая!
Ах да…
— Может, я не знаю… Священника вызвать?
— Ты что?! — неожиданно всполошилась мама. — Как ты себе это представляешь, Егор?
— А что такого-то? Алина сама с самого начала предложила.
— Не предложила, не передергивай! Мы когда к врачу ходили, об этом хотя бы никто не знал. И все равно я на всякий случай для всех приготовила объяснение: нервничает из-за экзаменов, плохо спит. Это не стыдно. Невролог — не психиатр. И мы в поликлинике были, а не в психушке. А если к нам священник придет, все соседи будут нос совать, спрашивать: зачем, что у вас? И что я им скажу? А если отец узнает? Он и тогда-то разозлился. Он вообще категорически против всяких попов, ты же знаешь. Нет, надо что-то другое.
— Ну и скажем, что Алина пригласила. Ей отец ничего не сделает. Ну покричит, покричит и перестанет.
Я искренне не понимал, что такого ужасного в приглашении священника. Ну как бы это первое, что в голову приходит, когда думаешь об…
Об одержимости.
Только потом, много позже я сообразил, что это резкое неприятие священнослужителей исходило не от мамы. Сначала-то Алина еще не поддалась влиянию Палашки. А потом не для мамы это было неприемлемо и страшно. Не мама не хотела священника в доме. И отец, и соседи были совершенно ни при чем.
Вот удивительно: обычно никто не готов признать своего ребенка психически больным. Находится куча объяснений, в том числе ссылаются и на сверхъестественные силы, лишь бы не принимать ужасную реальность. А у нас все с точностью наоборот: мы готовы Алину в умалишенные записать, только бы не обращаться к священнику…
Почему-то вспомнилась совершенно гадкая ситуация, когда сестра первый раз решила самостоятельно испечь пирог, это давно еще было. А мама втихую пошла и купила пирог в магазине, не дожидаясь, пока
Алина свой вытащит из духовки. В итоге первым съели покупной пирог, а на действительно вкусный, Алиной приготовленный, не хватило сил. Отец вообще не знал, что второй пирог — Алинин, и отпустил какое-то замечание. Если бы знал, ни за что не сказал бы ничего плохого, просто похвалил бы. Алина тогда очень плакала. А мама оправдывалась: поступила так, потому что боялась, что у дочери ничего не выйдет. Купила, чтобы у папы не было вопросов, мол, почему пахнет вкусно, а есть нечего.
Тоже, наверное, определенности хотела. А на самом деле просто не верила в дочь. Конечно, Алина с мамой быстро помирилась. Но даже я помню, как было неприятно.
— К тому же священники одержимыми не занимаются, — вдруг выдала мама.
— В смысле? Ты уже спрашивала?
— И без того знаю! Это не церковное, Егор, не надо смешивать. Это другое!
— Мам…
Я искренне не понимал, а мама уже начала откровенно злиться:
— Ну, наверное, я получше тебя понимаю, сын! Доктор дал таблетки, вот Алина их и будет принимать.
— Какие таблетки? А где они?
— Егор! — Мама посмотрела на меня как на дурачка. — Ну не все ли тебе равно? Ты что, разбираешься в этом? И что это ты на мать голос повышаешь, что это такое вообще?
Голос я не повышал, но посыл понял.
— Таблетки я Алине отдала.
И тут из-за двери раздался отвратительный голос икотки:
— Дурачина, дурачина! А вот и в унитаз спустила, вот и спустила твои таблетки! А вот, а вот, а вот!
Мама страдальчески посмотрела на меня, но ничего не сказала. И мне говорить было нечего. Зато я понял, почему лучше бы моя сестра была душевнобольной. Таких лечат, с такими известно, что делать. Они, как бы точнее выразиться, привычные, реальные. Вколол укол, дал таблетку, и человек вернулся в общество. Так спокойнее, что ли.
А Алина выглядит хорошо, за нее не стыдно, слюни она не пускает, можно подумать, что у нее всего лишь богатое воображение. В конце концов, воображение — это, по сути, то самое жизненно необходимое для человека личное пространство, которое сам человек может контролировать и легко делать интересным и удобным для себя. Ну и, если что, ее просто заберут в больницу, и всем так будет спокойнее.
Правда, я старался гнать такие мысли подальше, потому что постоянно помнил, что это я, считай, виноват: спровоцировал появление икотки…
Вот что мне стоило молча икать! И не поддаваться на провокации!
Кстати, я продемонстрировал Палашке налобный фонарь и сообщил, что светит он гораздо сильнее телефонного. Больше она меня по ночам не беспокоила, хотя я первое время спал чутко, не как обычно, и слышал, что Палашка периодически выходит из комнаты. Или это Алина выходила по вполне объяснимым причинам. Так что фонарик настолько меня успокоил, что теперь я опять отрубался, едва положив голову на подушку, как в обычные времена.
Глава седьмая
