— Ну и вонь! — не дожидаясь моего вопроса, выпалила она. — Невыносимо! Она вообще, что ли, не моется, эта женщина? Тухлятина какая-то! До сих пор в носу отголоски этой дряни… Фу, опять тошнит…
И это говорил человек, от которого разит спичками.
— Какая тухлятина, ты чего? Вкусно же пахло, свежестью…
— Ага, свежестью. Такой свежей падалью, что меня чуть не вырвало. Спасибо, я туда больше не пойду, разве что в противогазе!
— Так, секунду…
Я огляделся и решительно потянул сестру к цветущему кусту. Не знаю, как называется, такие сиреневые пахучие цветы.
— Нюхай! — приказал я. — Чем пахнет?
— Да мне и нюхать специально не надо, эти флоксы на весь двор благоухают.
— Вкусно? Не падалью?
— Слушай, я в своем уме и могу отличить тухлятину от аромата цветов!
— А спички чем пахнут?
Алина раздраженно пожала плечами:
— Серой! Вопрос вообще ни о чем. Отстань!
К нам из дома торопливо и обеспокоенно вышла мама.
— Алинку от всего церковного тошнит, — тут же сообщил я. — Говорит, что ладан отвратительно пахнет.
Мама в смятении посмотрела на меня и тут же бросилась на защиту Алины, будто было от кого защищать. Наверное, это от отвратительного ощущения беспомощности. Когда очень хочется помочь, но ты бессилен. И хоть как-то в чем-то…
— Ладан — это просто смола, не говори ерунды. Ее тошнит от запаха смолы. Это нормально. Я с ней согласна.
— Хочешь сказать, что и елки плохо пахнут? — поддел я.
— Да! — Мама не собиралась сдаваться. — Это запах как на кладбище. Ладан не с церковью связан, а с кладбищем. Елки пахнут похоронами.
Ну это уж слишком!
— Елки пахнут Новым годом! Вы чего, ненормальные обе?
— Ты как с матерью разговариваешь?!
Алина, видя, куда дело идет, немедленно вмешалась:
— Мам, мам, успокойся. Елки мне ничем плохим не пахнут. И там был не запах ладана, а какая-то тошниловка.
Мама ласково улыбнулась, но ее глаза сделались грустные-грустные. Потому что у знахарки пахло вкусно, пахло ладаном. Пахло как в церкви.
Я подумал, что на этом наш визит и закончится, но мама обняла Алину и повела обратно в дом. Сестра почему-то не сопротивлялась, но вид был такой, будто шла на заклание. У двери она выпрямилась, высвободилась из маминых объятий и сама резко шагнула в дом. Мы поспешили следом.
Ульяна Ильинична спокойно ждала нас, все так же доброжелательно улыбаясь. Конечно, Алина была не первой одержимой, которую знатка отчитывала, и, что бы моя сестра ни делала, для знахарки это неожиданностью не являлось. Старушка успокаивающим жестом помахала маме, перетащила один стул в центр комнаты и похлопала по сиденью:
— Садись, девушка. В ногах правды нет.
Алина, все еще морща нос, мельком посмотрела на маму и села. Мама тут же встала рядом. Ульяна Ильинична села напротив Алины, внимательно посмотрела на нее. Помолчала. Покачала головой, что-то беззвучно пришептывая.
Я поймал себя на том, что ловлю каждый жест знахарки, каждое изменение мимики. Жду, что будет дальше. Как фильм смотрю. Будто не с нами это все, а развлекательное представление. И тут же мне стало стыдно, будто меня застукали за чем-то гадким. Хорошо еще, что знахарка вообще не обращала внимания ни на кого, кроме Алины. Вдруг спросила:
— А волос-то у тебя какой, голубушка? Косыночку- то сымай. А то, может, и не сойдемся по крови-то. Нужно же, чтобы и глаза, и волосы одинаковые с тобою были.
— Темно-русые, — поспешила сообщить мама, пытаясь снять с Алины платок.
Сестра резко оттолкнула мамину руку и с некоторым вызовом сняла платок сама. Волосы еще не успели отрасти, разве что едва заметный ежик вылез, щетинка, фиг поймешь, что за цвет, на самом деле. Но старушку увиденное удовлетворило. Она кивнула и обнажила в одобрительной улыбке неожиданно ровные зубы, явно искусственные. Ну просто не могут быть у человека в этом возрасте такие хорошие зубы. Тем более в глухой деревне.
— Ну, голубушка, сходимся по крови, сходимся.
В первый раз я внимательно всмотрелся в лицо знахарки и поразился. Конечно, я о таком слышал, но никогда в реальности не видел. Внешность у старушки была самая обыкновенная, ничем не примечательная. Бабушка как бабушка. Даже могло показаться, что ты ее уже где-то видел. Волосы аккуратно убраны под платок, одежда старая, но опрятная. Вот только глаза… Один — карий, а другой — серо-голубой. Самые обычные, распространенные цвета глаз, только одновременно оба у одного человека.
У Алины — глаза голубые. Но чтобы точно убедиться, я повернулся и посмотрел на сестру, которая демонстративно повязывала платок обратно. Она тут же скорчила характерную гримасу с закатыванием глаз, типа «ты дебил, что ли?».
Знахарка посадила маму на стул в углу, чтобы не мешалась. Потом прошла по комнате, будто бы бесцельно, туда-сюда. Алина следила за ней недобрым взглядом. Не Алина — Палашка…
* * *
Ульяна Ильинична стала ходить по часовой стрелке вокруг стула, на котором сидела Алина. За спиной ее внезапно вскидывала руки, делая какие-то пассы. И каждый раз Алина вздрагивала, будто знала, что старушка делает. Можно было бы предположить, что сестра видит происходящее в отражении, но перед ней была печка, а там никаких отражающих поверхностей точно не имелось.
Вроде ничего особенного не происходило, по идее, можно было даже заскучать, но я безотрывно следил за равномерными движениями знахарки и даже начал будто впадать в транс. Поэтому аж вздрогнул, когда Ульяна Ильинична негромко сказала:
— Свечка нужна. Свечка церковная, от вас чтобы.
Мама вскочила со стула, беспомощно обернулась ко мне. А меня как стукнуло. Молча я выскочил из дома знахарки, выбежал на улицу, не закрыв за собой калитку, промчался по дороге до хозяйского дома, вихрем взлетел на крыльцо. Мне было все равно, кто меня видел. Сам-то я ни на кого не обращал внимания. Ворвался на свою веранду, чуть не наступив на бестолковую курицу, и вытряхнул вещи из рюкзака. Я ведь тогда в церкви как сунул свечку в карман джинсов, так и не вынимал. Она небось в восковую кашу превратилась. Ну и ладно.
Но свеча ни во что не превратилась. Я без труда разогнул ее, на ходу согрев пальцами воск. Видели бы вы, как поразилась мама. Даже рот открыла, но ничего не сказала. Возможно, она так с открытым ртом и сидела, пока я мотался туда-сюда.
Алина глянула равнодушно. А старушка закивала, будто так оно и должно было быть, и аккуратно сухими теплыми пальцами забрала из моей чуть дрожащей от волнения руки свечу. Зажгла ее от лампадки, которая чуть теплилась под одной из иконок в углу.
— Отчитывать буду. Знаешь как? — обратилась Ульяна Ильинична к маме. Та отрицательно помотала головой. — Ты, милая, не бойся, это только слова. Водичкой вот еще, может, прысну. Если девушку ломать будет, так это нормально, как ее обычно ломает.
