Глава двадцать третья
В этот раз Алина спала всего-то до утра, как все нормальные люди.
Я напросился ночевать к ним в комнату, и Лида Пална без возражений постелила мне на полу между маминой и Алининой кроватями.
Рюкзак я запихал себе в ноги, и это было своеобразной преградой для всех, кто попытался бы войти в нашу комнатку. Несмотря на это, спал почему-то очень плохо, не как на веранде, где в какой-то миг меня просто отключало, как будто из розетки шнур выдергивали.
Сейчас я слушал, дышат ли мама с сестрой. Не вылезет ли вдруг какая-то нечисть. Действительно ли Алина теперь свободна и не запричитает ли ставшим уже привычным и неизменно отталкивающим Палашкиным голосом. И страшнее всего было бы услышать этот голос у себя в голове…
Вот как раз эта мысль заставляла до последнего бодрствовать, прислушиваясь и ворочаясь с боку на бок.
Дом скрипел и изредка пощелкивал, как все старые деревянные дома. Наволочка пахла хозяйственным мылом и сеном. С маминой стороны пахло ее кремом для рук. А от Алины, когда она переворачивалась во сне, — обычным человеческим потом. И это был не противный запах. Потому что не спичками, больше не пахло спичками.
За окном слышались звуки самой обычной деревенской ночи. То сверчки, то какая-то ночная птица вскрикнет, может быть, даже сова. Ветер шелестит листвой. И никто не стучит в стекло…
Я вздрогнул, когда мама опустила с кровати руку и погладила меня по голове.
— Спи, сыночек, все теперь хорошо, — ласково прошептала она.
В глазах сразу защипало от никому не нужных, дурацких слез. Я уткнулся носом в подушку. Под щекой сразу стало влажно. Я не стал отодвигаться, закрыл глаза и почему-то сразу заснул. Правда, один раз сквозь сон мне показалось, что где-то разбилось стекло. Но я не мог понять, снится это мне или нет. Мама с Алиной спали рядом, и волноваться было не о чем.
А потом пропел петух.
Оказалось, что ночью на веранде из-за чего-то лопнуло оконное стекло, как раз над моей бывшей кроватью. Михал Семеныч с раннего утра уже убрал осколки и прилаживал новое стекло.
— Снежана баловалась, — коротко и сухо объяснила Лида Пална, убирая со стола после последнего здесь нашего завтрака.
Неужели все эти ночи меня донимала на самом деле Снежана?! Невероятно! Как могла десятилетняя девчонка провернуть такое и ни разу не спалиться?
Мы все делали вид, что это случайность, качали головой, неубедительно удивлялись.
Мама шепнула:
— Хорошо, что ты сегодня с нами ночевал, а то наверняка на тебя бы подумали!
Оказывается, Снежане стукнуло зачем-то среди ночи отправиться на веранду, где я все эти ночи спал. Не знала, что я последнюю ночь проведу в доме, я же спонтанно принял решение. Вот она и прокралась тайком неясно с какими намерениями. И она каким-то образом ухитрилась швырнуть что-то в окно, которое, разумеется, разлетелось вдребезги. К счастью, не все, а только пара стекол. Или не швыряла ничего, а «оно само», как Снежана из-за двери плачущим голосом выкрикнула.
Ну у нее явно с головой непорядок. А если бы я там был, то что? Тоже в приступе бешенства швырнула бы в меня чем-нибудь тяжелым, как в окно?
Или это вообще не она стекло разбила? Там же белая баба… Как бы то ни было, правды мне уже не узнать.
Снежана так и не вышла из своей комнаты, да и Михал Семеныч ограничился прощальным взмахом руки, якобы сильно занят и никак не может оторваться. Понятно, что для них нашей семьи уже не существовало. Даже куры толклись рядом со своим хозяином и больше не путались у нас под ногами.
Лиде Палне волей-неволей пришлось отдуваться за всех. Проверить, чтобы мы ничего не забыли, лишнего не прихватили и точно убрались из Никоноровки.
* * *
В общем, хозяева не скрывали облегчения, что мы наконец уезжаем. Охотно верю, что наш отъезд для них — такая же радость, как и для нас.
А вот знатуха Ульяна Ильинична захотела нас проводить. Специально пришла к калитке, но, что показалось мне странным, на участок не ступала и с хозяевами не здоровалась. То ли они уже успели пообщаться с утра, то ли я не знаю что.
Больше мы никому не были нужны. Ни Федихину, ни каженнику (вспомню, как он пожирал раков, и вздрогну), ни Рябому с Баклажкой. Да и они нам нужны не были. Надеюсь, что больше никогда с ними не повстречаюсь. Не люди, а перевертыши какие-то. Ведь каждый норовил внушить мне мысль, что Алина не хочет избавления, что нам нужно уезжать из Никоноровки, не дожидаясь окончания отчитки. Запугивали. Уговаривали.
С Федихиным теперь понятно. Хотел без негативных последствий себе знания получить. Судя по всему, ни белым, ни черным знаткам их знания ничего хорошего в жизни не приносили. Только черные из-за этого мстили обычным людям.
Или, может, Федихин — ненормальный, а я не дотумкал. Повелся. Тем лучше, что я о его задании не растрезвонил никому. Остался просто мальчиком, который любит слушать деревенские страшилки. А Михал Семеныч, скорее всего, рассказывать про мой прокол не станет. Тем более что Федихин его совершенно точно боялся. Почему я игнорировал этот факт?
Алина обняла Ульяну Ильиничну тепло, как родную бабушку. Даже не уверен, что она нашу настоящую бабушку так искренне обнимала.
Я вспомнил, как сестру тошнило в первый визит, как воротило от запаха ладана, будто от тухлятины. А теперь она ведет себя так, словно ничего не было. Сняла наконец платок свой дурацкий и совсем не стеснялась едва заметного ежика волос.
Мне Ульяна Ильинична ласково, подбадривающе улыбнулась.
Неужели и ей помогали черти? Она же против нечисти! Наверное, поэтому у нее такая несчастливая семейная жизнь, беда с сыновьями, Федихин же говорил. Наверное, ей нечисть мстит.
Видно, что Ульяна Ильинична хорошая. И глаза у нее голубые, слегка как бы выцветшие, но очень добрые. Странно, я же в первый день четко видел, еще внимание обратил, что один глаз у знатухи точно был карий. Так удивительно… Но уточнять у мамы или Алины, пожалуй, не стану.
А еще я подумал, что теперь не буду с сестрой особенно много болтать. Никаких обсуждений, никаких подколок. Нельзя, чтобы из-за меня опять все началось по новой.
Уже когда мы собрали вещи и вытащили их на улицу, мама протянула мне мой телефон. Он, разумеется, совершенно разрядился, но не беда, подзаряжу в поезде.
Поразительно, что я совершенно про него забыл. Про свой телефон! Про вещь, которая всегда-всегда в обычной жизни была со мной. Как говорила наша математичка: «Да вы голову можете дома забыть, но только не телефон».
