В поселениях, переживших войну, продолжались страдания. Как всегда, за жажду власти и богатства сильных мира сего, расплачивались слабые. Женщины и дети, старики. Везде пахло смертью, она витала в воздухе на улицах, нависала над каждым прохожим, сидела за столом в каждом доме.
Воины копали массовые могилы и хоронили всех в одну яму: и людей, кажущихся зверьми, и зверей в обличии людей. Своих и врагов. Не ритуал и последняя дань погибшим, а уничтожение источника заразы. За чертой города перерыто целое поле; земля, скорее всего, будет плодовитая, богатая червями.
… По хорошо вытоптанной дороге, как раз мимо перекопанного поля, шла девушка, укутанная в серый, как дорожная пыль, плащ. Из-под накинутого капюшона виден только нос и светлые патлы спутанных волос, когда-то, очень давно, видимо заплетенных в косу.
Шла долго и явно торопилась: спотыкалась от усталости, падала, поднималась и снова заставляла себя передвигать заплетающиеся ноги. Не смотрела по сторонам, только на дорогу под ногами. Небольшие камни, то и дело попадающиеся на пути, так и норовили помешать добраться до города. Если она еще хоть раз упадет, останется лежать. Кто бы мог подумать, сейчас даже камни — серьезные враги. Препятствия, для преодоления которых нужны силы.
Грязные руки сжимали мешок, сжимали намертво. Даже захоти она разжать закоченевшие пальцы — скорее всего, не смогла бы. Девушка боялась, что по пути выронит ношу, а та слишком ценна и добыта непомерными усилиями, чтобы просто-напросто взять и потерять ее.
Поисковик и сообщение от главы клана стали полной неожиданностью. Зачем она понадобилась в относительно целом и невредимом городе? В разоренной деревне, в которой находилась на момент получения известия, ее присутствие было более необходимым. Но что бы ни думала она о главе и его приказах, ослушаться не могла.
У главных ворот её встречали стражники. Они увидели девушку еще издали — еле двигающуюся, сливающуюся с трактом фигуру.
— Быстрее, он ждет, — сказал высокий, крепко сложенный воин.
Девушка посмотрела на него мрачным взглядом исподлобья.
— В Янтарный зал, — быстро добавил второй стражник.
Прошла мимо, не поднимая головы и ничего не отвечая. Впрочем, ответа и не ждали. Приказ передали, остальное их не волнует. В дела Ады и главы предпочитали не вмешиваться. Гораздо безопаснее не понимать очевидного, не замечать, не вспоминать, не чуять запахов похоти и страха. Не видеть, не слышать, не знать и, главное, не говорить вслух правды — этот неписаный закон касался всех рысей клана Ханнеса. Глава мог убить и убивал за излишнюю храбрость и честность. Или глупость — это как посмотреть.
По гладкому плиточному полу шагалось легче. Не было коварных камней, словно замыслявших уронить девушку. Но возникли другие препятствия: резкие повороты, острые углы, двери, которые нужно открывать. А для этого надо поднять руку, согнуть в локте, толкнуть массивную деревянную плиту…
Дыхание Ады частое и поверхностное. Навалилась всем телом на очередную дверь, предпоследнюю, отделявшую от цели. Надавить и пройти дальше не было сил. Честно, просто никаких больше сил, ни магических, ни человеческих, ни звериных.
Обреченно прикрыла веки. В носу, глазах и рту — пыль. Все та же серая пыль с бесчисленных улиц, дорог, тропинок. Ада собрала ее из самых разных мест по всей территории клана и даже за его пределами. Но пыль эта всюду одинакова, от нее разит смертью, болезнью и разложением. И сейчас тем же самым пахла Ада. Где и с кем поведешься, там и от тех и наберешься.
После того как встретится с Ханнесом, первым делом пойдет к источнику. Срочно надо мыться. И подлечиться бы тоже не помешало.
Янтарный зал как всегда великолепен, блестит и переливается. Таким он выглядел в праздники, таким пребывал и в войну. Комната являлась своего рода реликвией клана рысей. Аде же казалось, что это помещение — сосредоточие всего, что ей опротивело. Этот цвет, заманивающие переливы… Такие глаза у владыки. Такие же глаза были у его сына. Лживое, обманное тепло, отравляющее, а не исцеляющее душу.
Залу повезло: они проиграли войну до того, как берсерки успели сюда добраться. Волки и лисы сражались отчаянно, а земли клана рысей находились за их территориями.
Ханнес сидел на широком деревянном подоконнике. При виде ввалившейся в помещение девушки его лицо дрогнуло. Не из-за сострадания. Скорее, ее плачевное состояние подняло главе настроение. И он очень хотел лично сообщить последние новости, из-за которых и велел Аде срочно вернуться в город.
— Ты не выглядишь довольной, — сказал вместо приветствия.
Спрыгнул с подоконника и направился в сторону застывшей фигуры. Стал ходить вокруг, разглядывая.
— Радуйся, ну же! Война закончена, да здравствует мир! Хотя… — Высокий и сильный, отдохнувший, чистый, сытый, он остановился напротив и взял девушку за подбородок. — Радоваться нашему, так сказать, поражению тебе все-таки не придется. Милая, драгоценная Ада. Вынужден огорчить — ты трофей, плата. Ты и еще деньги, берсерки потребовали много денег.
Мужчина внимательно следил за ее реакцией, не отрывал красивых глаз от бледного лица. Но увы, ни один нерв на нем не дрогнул, а взгляд выражал лишь вселенскую усталость.
— Выезжаешь завтра. Ты слишком долго добиралась — обоз уже, считай, собран. Тебе предстоит дальняя дорога, догадываешься куда, верно? — Ханнеса стало раздражать полное равнодушие к его словам. Молчит, смотрит в никуда… Мышь, а не рысь. Серая трусливая мышь. Не унаследовала ни капли красоты своей матери, ни толику силы от отца. И почему владыку так к ней тянет? Несмотря на все обстоятельства и планы?
Ханнес сжал хрупкий подбородок сильнее, приблизил свои глаза к её глазам почти впритык.
— Прощаться тебе все равно не с кем, так, может, задержишься у меня? Попрощаешься как следует со своим главой? Чтобы запомнить, хм, родину. Самое лучшее здесь. То, что больше никогда не увидишь? — Тон стал теплым, обволакивающим, а голос вибрировал. Только мужчины рыси умеют говорить, мурлыча.
Девушка, наконец, посмотрела на него, прямо в глаза.
— Вы правы, владыка, — тихо проговорила.
Взгляд Ханнеса вспыхнул торжеством, губы медленно растягивались в удовлетворенную, предвкушающую улыбку. Ада закашлялась, говорить было больно. Каждое произносимое слово как будто драло горло изнутри. Проклятая пыль.
— Пойду в питомник, попрощаюсь с самым дорогим, что здесь есть.
В питомнике выращивали свиней на убой.
Секунду насладилась начинающим звереть, в прямом смысле слова, лицом напротив. Да, глупая дерзость, наиглупейшая смелость. Ханнес и сейчас может найти способ отомстить. На дорожку. Но Ада всю жизнь сдерживалась, осторожничала и не позволяла себе идти на явный конфликт. И ненавидела — всем сердцем.
Видит Дух, иногда невыносимо сложно сдержаться. Так хоть теперь, хоть чуть-чуть. На «много» и с огоньком все равно сил не хватит. Что, может быть, и к лучшему.
