Всего я насчитал их восемь. Уже можно было разглядеть, что посреди пустой палубы расстелена скатерть, уставленная блюдами и кувшинами, и вокруг нее полулежат полдюжины мужчин, один играет на чем-то вроде гуслей, а остальные вразнобой орут застольную. Седьмой помещается на корме, держит ручки высокого штурвала, и рядом с ним поблескивают какие-то бронзовые рычаги.
Послышался заливистый свист – и передняя летающая баржа опустилась к самым верхушкам кустов, определенно преграждая нам дорогу. Все шестеро кинулись к невысокому, по грудь, борту (нелишняя предосторожность, окажись борт низким, кто-то из гуляк мог бы и на землю сверзиться с самыми печальными для себя последствиями). Уставились на нас, глупо лыбясь, – точно, изрядно успели поддать, достаточно одного взгляда на их лица. Все как один без головных уборов – ага, вот они валяются, похожие на береты. Одеты иначе, чем мы, – кафтаны другого фасона, с вырезами на груди, открывающими полосатые рубахи, рукава пышные. Однако одежда явно пошита из здешнего дорогого материала – ну да, купцы-корабельщики, значит, народец не бедный… Штанов и обуви я, понятно, не видел.
Только один из них носил на груди слева какую-то разлапистую бляху с непонятной эмблемой, блиставшую начищенной медью. Он и заорал, широко улыбаясь:
– Гладкого пути! Охотнички, да? Шкурку не продадите?
Грайт молчал, надменно вздернув подбородок, и так же держалась Алатиэль – а потому я добросовестно скопировал их осанку. Никакого сомнения, «купчишки» здесь стояли на социальной лестнице ниже благородных готангов, а я сейчас как-никак был готангом, хоть картину маслом с меня пиши. Вряд ли следовало изображать глухонемого, иначе меня предупредили бы… но о чем с ними разговаривать? Спутники мои молчат со всей дворянской спесью, значит, и мне так держаться надлежит…
Тот, с бляхой (капитан корабля? купеческий старшина?), распялил рот еще шире и жизнерадостно заорал:
– Вот это да, какая тулька! Красоточка, не желаешь с нами малость попутешествовать? Для такой у нас не то что серебряшки – золото найдется. А если ты еще нераспечатанная, вообще горстью отвалим и разным штучкам научим, в жизни пригодится!
Что-то тут было не так. В нашем прошлом купец за подобное хамство в отношении благородной дворянки мигом получил бы плетью по спине, а то и мечом по башке. Вряд ли здесь обстоит иначе. Однако Грайт молчит, закаменев лицом. Алатиэль вспыхнула, как маков цвет, – но явно не от смущения, а от гнева…
– Ну, думай быстренько! – захохотал «бляшник». – Золота у нас навалом, хошь, покажу? Голой попкой на досках лежать не придется, мы тебе что-нибудь мягкое постелим, и очередь будет с передыхом, чтоб тебя не заездить, мы ж не уматаги!
Алатиэль, пепеля его взглядом, громко произнесла длинную фразу, из которой вигень мне перевел только «твою» и «мать». Похоже, к изящной словесности это отношения не имело, наоборот. Что ж, и приличные девушки из хороших семей знают словеса из тех, которые употребляют в застолье гусарские поручики, – вот только в обществе их вслух не произносят…
– Чего ждешь, красава? – хохотал словоохотливый летун. – Чтобы твоя шуньга паутиной заросла? Или тебе ее эти два хмыря ретиво прочищают на каждом привале? Они хоть плащи подстилают или приходится голой попкой по траве елозить? Хорошо хоть платят?
Остальные заржали. Алатиэль, уже не покраснев, а побелев от ярости, положила руку на лук, но Грайт с тем же каменным лицом перехватил ее запястье, процедил сквозь зубы:
– Не тронь дерьмо, оно и смердеть не будет…
Она, хотя и кипела от злости, подчинилась, убрала руку от саадака. По-моему, летучих моряков это только позабавило. Возникало подозрение, что они нас попросту провоцируют с непонятными целями. Охальник не унимался:
– Ох, снял бы я с тебя штаны, раздвинул ножки да влупил, чтоб орала, как самка уматага… Не бывала еще под купцом? Очень даже приятственно…
– Прошу дать дорогу, – с ледяным спокойствием сказал Грайт. – Или вы намерены препятствовать?
– Да ни в жизнь! – захохотал главарь. – Мы ж не сиволапое мужичье, правила знаем… Гладкого пути, красоточка, и доброго машта!
Он крикнул что-то рулевому – и тот перекинул два рычага привычным жестом шофера, переключавшего скорости в автомобиле. Корабль поднялся на несколько метров и понесся в прежнем направлении уже быстрее. За ним вереницей пролетели остальные – и вскоре скрылись с глаз за горизонтом.
Алатиэль отпустила еще одну, на сей раз насквозь непонятную фразу – гораздо более короткую, но столь же эмоциональную.
– Согласен, – сказал Грайт и мягко добавил: – Алатиэль, даже в Бездорожье следует соблюдать приличия. Хорошо еще, что Костатен тебя не понимает… хотя, безусловно, догадывается о смысле… И хладнокровие нужно сохранять. Тебе в жизни еще столько дерьма попадется, не стоит зря злиться.
И тронул коня. Догнав его, я спросил:
– Это, как я понял, купцы?
– Купцы, – кивнул Грайт. – Высшего разряда, но все равно купцы, и не более того.
– Почему же они так дерзко себя вели с готангами? Вряд ли у вас такое дозволяется…
– Конечно, не дозволяется, – хмуро сказал Грайт. – Но только в Обитаемых местах и «под кровлей» либо «на дороге». В Бездорожье другие порядки… заведенные ватаками. При других обстоятельствах эти скоты заранее сдохли бы от страха при одной мысли, что могут сказать готангу одно-единственное оскорбительное слово. Прекрасно знают, что готанг их тут же прикончил бы безо всяких для себя последствий. И без шапок не осмелились бы стоять перед готангом – тут уж поработала бы плетка. А в Бездорожье им дозволено. Если бы мы всадили в кого-то из них стрелу, попали бы в разбойники. Остальные с превеликим удовольствием пожаловались бы ближайшей Золотой Страже, и те с не меньшим удовольствием пустились бы нас искать и ловить. А нам такое совершенно ни к чему…
– А про какие правила он говорил? Впечатление такое, будто твои слова что-то означали…
– Вот именно, – усмехнулся Грайт. – Если бы они не послушали просьбу дать дорогу, сами нарушили бы закон. Другое дело, что формулировка такая крайне унизительна – готанг не «просит» у низших, он только требует. Что делать, пришлось немного унизиться, чтобы Алатиэль была избавлена от их поганых словес…
– Спасибо, Грайт, – серьезно сказала Алатиэль. – Унижение не смертельное, но представляю, что тебе стоило просить у низшего…
– Иногда ради дела можно и пережить унижение, даже гораздо более тяжелое, – наставительно сказал Грайт. – Особенно ради такого великого дела, как наше…
Кое-что по-прежнему осталось для меня непонятным. И я сказал – все равно в монотонной дороге следовало чем-то занимать мысли:
– Грайт, объясни вот что… у вас есть, как оказалось, быстрые летучие корабли. Почему мы тогда трясемся верхом, хотя так – и медленнее, и неудобнее? Почему не отправились на таком вот корабле? Если уж они есть даже у купцов… Порядок таков, что готанги могут путешествовать только верхом, или тут что-то другое?
