Полковник не выдержал, вскочил и крикнул Быкову: «Что уставился? Ты свои генитальные идеи брось!» Зал захохотал, а Сергей Иванович тут же поправился: «Тьфу, то есть гениальные идеи, я хотел сказать». Полковник лукавил. Он прекрасно осознавал, что говорил. Просто таким образом он хотел спровоцировать докладчика, а умышленной оговоркой обезопасить себя от неприятностей, которые могли последовать немедленно. Тем более, что Куроедов уже напрягся и приготовился дать команду подчинённым схватить его и отправить в карцер.
Смех в зале перевёл в ситуацию в разряд казусной, и расчёт Сергея Ильича полностью оправдался. Однако случилось непредвиденное. Непредвиденное Виталием Ивановичем. Как по команде в зале поднялись около десятка больных и принялись кричать насколько возмущенно и гневно, настолько же невразумительно и бессмысленно.
Куроедов растерялся. Сил было явно недостаточно, чтобы утихомирить толпу, которая готова была вот-вот сорваться с места. Оказалось, что пока Быков бубнил свой доклад, кто-то пустил по рядам несколько фляжек с разведённым медицинским спиртом и теперь разгорячённые люди явно намеревались кинуться в драку.
Разбушевавшийся Костя- Рыбак вскочил на стол президиума и заорал:
– Даешь справедливость и равноправие в лечении!!
– Правильнааа! – раздавались выкрики с места и ободрённый ими Константин продолжил. – Вон в шестой палате только цветные таблетки дают и много, а мне только белую и одну! Разве это справедливо?! Даешь революцию “цветных пилюль”!»
– А мне красные дают! Я терпеть не могу этот цвет! – подхватил кто-то из зала.
Ситуация стала критической, и Куроедов был готов действовать, однако без соответствующей команды он сделать этого не мог. Таков был инстинкт сурового, но совершенно беспомощного без инструкций руководства больничного силовика.
Между тем вакханалия в зале продолжалась. Толстый мужчина с пунцовым лицом, брызгая слюной, гневно перекрикивал орущую толпу: «Всем уколы в вену ставят, а мне в задницу! Каждый раз я унижаюсь, снимаю штаны перед каждой шлюхой в белом халате!! Вон их всех отсюда!»
Постепенно возгласы возмущения начали сменяться призывами к смене власти и аресту главного врача. Полковник стащил за ногу Костю-Рыбака и сам влез на стол. «Тихо!» – заорал он, и гвалт как по мановению невидимой руки стих, а Сергей Ильич, не снижая тона, возопил: «Сейчас выступит Боссель Алексей Савельевич!!»
«Это кто такой?» – шепотом спросил Тимофей Иванович. Свистунов недоумённо пожал плечами в ответ и вытянул шею, напряжённо всматриваясь в толпу.
Полковник соскочил со стола и услужливо приставил стул поближе к столу. На него неуклюже начал залазить Бося. Из зала раздались восторженные крики: «Давай, скажи слово, Алексей Савельевич!»
«Вот те раз! – удивился Свистунов, – Он у нас оказывается Алексей Савельевич, и когда успел подготовиться?» Боссель подбоченился, втянул живот, чтобы казаться более представительным, выбросил руку вперёд и начал говорить: «Товарищи! Товарищи, сегодняшнее событие в истории нашей нации олицетворяет для вас, господа, священное и вечное обязательство.
Вы не являетесь представителями местного или отдельного племени, вы не являетесь представителями частных интересов, ибо, прежде всего, вы – избранные представители всей германской нации!».
Зал заорал в ответ и от восторга никто даже не подумал, какое отношение толпа психически больных людей могла иметь к германской нации. Алексей Савельевич, ободрённый выкриками народа, продолжил: «В ходе нашей борьбы мы совершенствовали эти добродетели внутри себя, что привело к разобщению. Это разобщение было известно как демократия, разрешившая открытое выражение мнений и инстинктов, и ведущая не только к развитию или свободе частных ценностей или сил, но также вызывающая их бессмысленную трату и, в конце концов, парализующая каждого человека, который все еще может обладать подлинной созидательной силой».
И вновь зал восторженно отозвался дружным рёвом. Было не понятно, почему больные, только что требовавшие равенства, справедливости и демократии, теперь радовались прямо противоположным тезисам оратора. Боссель, тем не менее, продолжил в том же русле: «Нелепо говорить, что покорность и дисциплина нужны лишь солдатам и играют незначительную роль в жизни наций. На самом деле все наоборот. Дисциплинированное и обязанное подчиняться общество способно к мобилизации всех сил, облегчающих утверждение существования нации, и поэтому с великим успехом представляет интересы всех своих слоев».
Алексей Савельевич, казалось, вошёл в транс и своей энергетикой подчинял себе толпу людей, полностью завладел их вниманием и вселил безрассудство во всех сразу и отдельно в каждого. Он яростно жестикулировал. Сгибал руки в локтях перед собой, как будто отталкивал от себя аудиторию развернутыми ладонями, затем наоборот – привлекал их к себе. Сжимал кулаки и стучал ими о невидимую поверхность. На губах выступила пена, но речь продолжала звучать отчётливо и завораживающе: «При назначении человека на тот или иной руководящий пост в государстве или партии, большую ценность следует придавать характеру, а не чисто академическому или, как утверждают, интеллектуальному соответствию. Нельзя считать абстрактное знание решающим фактором, ибо там, где необходим руководитель, там важен скорее природный талант к руководству, а с ним и развитое чувство ответственности, которое придает ему решимости, отваги и стойкости.
И все это я говорю вам, господа, оглядываясь на один год нашей истории, который показал мне, более ясно, чем вся моя предыдущая жизнь, как жизненно необходимы эти качества; и как во время кризиса, один единственный энергичный деятель перевешивает тысячу немощных интеллектуалов».
Лишь два человека не поддались влиянию энергичной и впечатляющей речи Босселя. Свистунов почувствовал беду и незаметно потащил Тимофея Ильича ближе к выходу. Это далось ему с трудом, так как возбуждённая толпа не замечала их и не желала расступаться. Приятели добрались до выхода, но покидать помещение столовой не стали. Они ждали, что будет дальше.
Толпа, разгоряченная последними словами Алексея Савельевича о руководителе, отреагировала мгновенно. Из зала послышались дружные выкрики, предлагавшие кандидатуру Босселя на должность главного врача, только теперь они называли её Верховый целитель.
Бося, совершенно преобразившийся добивал народ новыми высказываниями: «Однако такое общество нельзя создать с помощью одного только принуждения, но лишь захватывающей силой идеи, то есть, с помощью напряженного постоянного образования.
Но этот новый тип человека, как общественный фактор выбранный, за воплощение качеств руководителя, также должен быть освобожден от многочисленных предрассудков, которые я могу описать лишь, как лживый и полностью бессмысленный набор общественных моралей…»
Свистунов и Тимофей Иванович решили не дожидаться окончания речи. Чем закончится собрание, им уже было понятно. Они быстро шагали по коридору, и до них доносился рёв толпы. Затем послышалось дружное скандирование: «Дураки превыше всех! Дураки превыше всех! Революция “цветных пилюль”» Вероятно обидное слово «дураки» теперь ассоциировалось у больных с символом унижения и означало победу над теми, кто их так презрительно называл.
