— У тебя искусные руки.
Амели молчала, лишь сопела и комкала пальцами юбку. К щекам приливали волны жара. Даже стыд исчез.
— У тетки Соремонды слишком толстые пальцы и мало фантазии. Чего взять с обычной деревенской женщины.
Колдун откусил еще и демонстративно пережевывал, лениво ворочая челюстью:
— Почему рыбы?
Амели смотрела на его полные губы и не могла отделаться от вчерашнего воспоминания, как они смыкаются на самой вершинке ее груди. Она жгуче покраснела и снова опустила глаза. Скоро, будто вор. Это было слишком стыдно. Нестерпимо. Теперь она просто не могла видеть его губы. Но тут же Амели представила, как они касаются груди Мари. И, кажется, побагровела еще больше, аж в ушах зазвенело.
Феррандо подался вперед:
— Что с тобой? Почему ты так покраснела?
Амели снова молчала.
— Думаешь обо мне? — он будто копался в ее голове. — Вспоминаешь вчерашний вечер? Раскаиваешься в своем упрямстве?
Амели с вызовом вскинула голову:
— Нет! Не раскаиваюсь!
Он широко улыбнулся:
— Ложь. Я всегда это чувствую.
Феррандо презрительно усмехнулся, всем своим видом показывая, какая она дура, и откинулся на спинку стула:
— Почему рыбы?
Амели вновь молчала, будто воды в рот набрала.
— Ну же, отвечай, или я рассержусь. Почему именно рыбы?
— Просто так.
— Снова ложь. Ты лгунья, — он повел бровями. — Ничего не бывает просто так. У любой глупости есть причина. Отвечай.
Страх вытесняла ярость, возмущение. Он требовал ответов, будто Амели сотворила нечто невозможное, недопустимое. Это всего лишь пирожки. Кусок теста. Скорее всего, демон рассказал о встрече с Нилом на чердаке. Но ведь это всего лишь рисунок. Всего лишь уголь и кусок бумаги. Что плохого в том, что рисунок понравился? Даже если все известно — Амели не станет признаваться. Признаться — подтвердить, что в чем-то виновата. Здесь нет вины. Не в чем каяться.
— Мне хотелось слепить рыб — и я это сделала. В следующий раз слеплю кошку или птицу.
Феррандо поднялся. Амели хотела сделать шаг назад, но почувствовала, что ноги буквально приросли к паркету сырыми башмаками. Не сдвинуть. Он зашел за спину, склонился к уху:
— Почему рыбы? — слова звучали заклинанием.
Горячий шепот опалил кожу, и Амели зажмурилась, борясь с накатывающим трепетом. Это всего лишь тело. Тело.
— Мне понравились фонтаны не террасе.
Кажется, такой ответ все же устроил. Феррандо медленно провел пальцами по шее Амели, коснулся плеча:
— Ты угадала. Рыбы — удивительные грациозные создания. В древних культурах рыба олицетворяла плодородие. И размножение. — Его голос обволакивал, как облако духов, пробирался в самое нутро, как колокольный звон, отзывался замиранием. — Разве это не есть сама жизнь? В самом истинном ее проявлении. — Губы коснулись шеи. — В самом неподдельном. Без ханжеской морали и нелепых условностей. Во всех древних культах к богам плодородия было особое отношение. Древние были умнее нас. И честнее. Ты так не думаешь?
В горле пересохло, сердце колотилось, как безумное. Рука колдуна обхватила за талию, поползла на грудь, к вырезу корсажа. Пальцы втиснулись в ложбинку, нашаривая окружность.
Амели опустила голову, зажмурилась:
— Я не знаю.
Феррандо обхватил пальцами ее подбородок, заставил повернуть голову, заглянуть в глаза. Щека прижалась к жесткой вышивке его кафтана.
— А может, ты делала их не для меня?
Амели вздрогнула и перестала дышать. Еще не хватало, чтобы из-за ее глупости пострадал Нил. Просто не за что. Это было бы совсем несправедливо. Она смотрела в синие глаза, которые были сейчас настолько близко, что отчетливо виднелась темная, почти черная окантовка радужки. Амели никогда не видела такого чистого цвета, будто в глазах сверкали два ограненных сапфира. Но так хотелось выкрикнуть правду! Что для него она и пальцем бы не пошевелила. Пусть бы подавился!
— Для кого? — Феррандо нажал на подбородок, заставляя поднять голову еще выше. — Для кого?
Амели с усилием отвернулась, опустила голову:
— Для вас.
Колдун поглаживал ее щеку, уткнувшись носом в макушку:
— Ты все еще пахнешь пионом.
Внутри все трепетало. Амели дрожала, и он, конечно, это чувствовал.
— Люблю пионы… И люблю пирожки. У тебя искусные руки и, кажется… не самая пустая голова. В тебе есть почти все, чтобы стать хорошей женой. Не хватает лишь покорности, но это поправимо.
Да он просто издевался.
Феррандо вернулся за стол, плеснул вина в серебряный бокал и осушил залпом:
— Я утром ездил в Конклав.
Амели все еще не могла сойти с места. Стояла, опустив голову и комкая юбку.
— Ты не спросишь, зачем?
Да ей было наплевать. Единственное, чего сейчас действительно хотелось — убежать прочь. Не смотреть в это лицо, не слушать этот голос. Забиться в самый дальний угол и реветь, пока не заболят глаза.
— Ты не любопытна? — он поднял бровь, помедлил, не дождавшись ответа. — Неужели еще одно достоинство? Кажется, их становится так много, что перестаешь в них верить.
Амели сглотнула:
— Зачем, мессир?
— Объявить, что я намерен жениться.
— Я рада за вас, мессир.
Кажется, он был озадачен. Поднял брови, поджал губы и вновь плеснул вина:
— И это все?
Амели молчала.
— Все же я рассчитывал услышать, что ты, наконец, довольна. Ты же этого добивалась? Будет так, как ты хочешь. Но после будет только так, как хочу я.
Амели с трудом понимала смысл сказанного. Будто ослепла и оглохла. Наконец, подняла голову:
— Жениться на мне?
— На ком еще? С завтрашнего утра оглашения в городе, как и положено, во всех церквях и на всех площадях. Церемония через три дня в соборе святого Пикары. Я больше тебя не задерживаю. Ожидаю лишь благодарности и благоразумия.
Глаза щипало, в висках колотился набат. Девочки с самого детства мечтали выйти замуж, но точно не за колдуна… Это просто не поддавалось пониманию. Амели неосознанно качала головой: разве может быть такой муж? Чудовище, способное ослепить, оглушить… Разве она могла подумать, что он вообще способен жениться? Зачем? Ведь это на всю жизнь. И об этом узнает весь город. Жена колдуна… Да народ станет ее стороной обходить, как Гасту.
Амели сглотнула:
— Мессир, это шутка?
— Я не слишком люблю шутить.
