Воспоминания о матери отозвались болью в груди. Как же нужна она сейчас. Это мать должна встречать новобрачную в церкви и вести к жениху. Передавать из рук в руки. Поднимать вуаль и целовать в лоб. А кто будет целовать ее, Амели? Демон? Или, может, отвратительный злобный горбун, которого она отныне и помыслить рядом не могла?
Амели опустила голову, не желая больше любоваться собственным отражением. Все не так. Разве без матушки этот брак может считаться благословленным?
Мари вздохнула, едва от умиления не утерла слезу:
— Пора, барышня. В соборе ждут.
Она аккуратно укрыла Амели тончайшей узорной серебристой вуалью и наверное уже в сотый раз поправила кружево. Будто искала повод лишний раз прикоснуться. Накинула на свои плечи шерстяной серый плащик и пошла вперед, открывать двери, в которых тут же показался Орикад.
Он был мрачнее тучи — Амели впервые видела его таким. Обычно пакостный, насмешливый, беспардонный, если не сказать бесстыдный. Сейчас он беспрестанно хмурил бровки и бросал колючие взгляды. Даже хотелось пожалеть его, погладить, обнять — настолько он был жалок.
Амели не сдержалась:
— Что с тобой? Разве ты не должен радоваться? Верно, ты поведешь меня к жениху вместо матушки. А ты, кажется, несчастнее меня.
Демон сцепил ручонки на груди и демонстративно повернулся задом:
— Сама пойдешь. Или вот эта, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Мари, — будет тебе провожатая. В город мне выходить настрого запретили. Мессир сказал, не снесет городской люд моего вида. И в храм мне, видите ли, ход заказан, как колдовской сущности. Тьфу! — он звучно сплюнул прямо на паркет.
Амели опустила голову: что ж, вполне справедливо. Но стало еще грустнее. Ей хотелось бы видеть рядом хотя бы этого поганца. Он был не таким гадким, как хотел казаться.
Она погладила его по спине:
— Не грусти. Да и какой это праздник… Мы быстро воротимся — и заметить не успеешь.
Демон развернулся, шлепая крылышками:
— Пойдем, хоть до кареты тебя провожу.
Он смешно подал руку, совсем как кавалер. Амели вложила ледяные пальцы в его горячую ладонь и позволила вести себя. Они спустились к подъезду, демон помог подняться в карету, следом уселась Мари, бесконечно поправляя ее юбки. На месте кучера восседал горбун. Когда закрылась дверца, Гасту присвистнул, сноровисто махнул кнутом, рассекая воздух, и экипаж помчался по главной аллее в сторону открытых ворот.
Глава 25
Ворота остались позади, совсем так, как и мечтала Амели, но сейчас это было лишь бесполезной условностью. Едва она выйдет из собора женой — ворота окажутся повсюду. Куда бы ни пошла, куда бы ни взглянула, чего бы ни захотела. Связанная по рукам и ногам крепче любых веревок.
Экипаж спустился с холма, пересек Валору по мосту Красавиц. Колеса стучали по булыжникам, создавая отвратительную мелкую тряску, от которой все будто зудело в груди, а по лицу словно кололи крошечными иглами. Мари прильнула к стеклу и с интересом наблюдала, как горожане глазеют на карету. Расступаются, оглядываются, останавливаются. Амели тоже склонилась к окну, смотрела сквозь вуаль на знакомые дома, мимо которых они сто раз проходили вместе с Эн. Если вот у этой ограды свернуть налево и пройти вверх по узкой улочке, можно выйти к лавке Марты-буфетчицы. А если пойти прямо от моста — выйдешь к Седьмой площади.
Амели не сразу поняла, что карета остановилась, будто завязла в толпе. Она посмотрела на Мари:
— Что случилось?
Та пожала плечами и схватилась за ручку дверцы:
— Сейчас все разузнаю, барышня.
Едва Амели осталась одна, она пару секунд колебалась, откинула вуаль, тоже схватилась за дверную ручку и спрыгнула прямо на мостовую с другой стороны. Другого шанса не будет. Все произошло настолько быстро, что она даже не успела ни о чем задуматься. Сиюминутная идея, вспыхнувшая, как искра от костра, и тут же погасшая. Безумная и раскаленная. Амели не оглядывалась, лишь подхватила юбки и старалась бежать как можно быстрее назад, туда, где горбун, вероятно, занятый лошадьми, не сразу заметит. Она нырнула в улочку, ведущую к лавке Марты, и посеменила по низеньким широким земляным ступеням, карабкающимся на пригорок, думая лишь о том, что снежно-белое кружево собирает уличную грязь. Отчего-то только это расстраивало сейчас больше всего. Кружев было жаль до слез.
Сердце билось, как у вспуганного зайца, в ушах клокотало. Редкие встречные прохожие недоуменно замирали, видя богатую невесту в померанцевом венке, жались к стенам, но бесцеремонно разглядывали, тыкали пальцами. Воздуха не хватало, ноги заплетались. Узорная вуаль соскользнула и упала в пыль, подгоняемая порывом ветра. Наконец, Амели остановилась, чтобы отдышаться, держась за стену. Обернулась. Ниже по улице собралась целая толпа. Мужчины, женщины, дети. Настороженные глаза, поджатые губы. Несвежие чепцы, линялые шляпы. Ни одного приветливого лица. Амели сосредоточенно вглядывалась, но чем больше вглядывалась, тем больше холодела. Так смотрели в городе на горбуна. Но горбуна все же боялись, а ее теперь, похоже, просто презирали.
Один из мужчин в домотканой куртке хохотнул и многозначительно огляделся, обращаясь к толпе:
— Сдается мне, что я знаю эту даму. Уж не старшая ли дочка господина Брикара, та, что за колдуна просватана?
— Точно, она! — поддакнула какая-то тетка, лица которой Амели не увидела. — Ишь, глаза бесстыжие! Всегда такой пройдохой была!
— Так она в соборе сегодня рядом с душегубцем стоять должна. На всех площадях вопили, чтобы каждый знал.
— А она по улицам болтается!
— Не рановато ли от мужа гулять начала?
Над толпой разлился дружный громкий хохот, зажатый меж каменных стен улочки, как дождевой поток в водосточной трубе. Набирал скорость, настигал, угрожая затопить, снести течением. Амели зажала уши руками, выкрикнула изо всех сил:
— Зачем вы так? За что?
Ответом снова был смех, но вдруг затих, когда из толпы вышла старуха в сером сукне и чепце с огромной крахмальной оборкой, торчащей, как хвост глухаря. Сердце ухнуло, Амели подалась вперед:
— Бабушка Белта! Хоть вы им скажите! Бабушка Белта! Вы же меня знаете!
Старуха лишь скривилась:
— А что я сказать должна? Что за золото продалась? Не погнушалась? Честь свою девичью не пожалела? — она многозначительно плюнула под ноги.
— Да как же вы… Ведь сын ваш сам ему глину с Красного озера возит. В ограду въезжает, деньги берет. Я сама видела. Не гнушается.
— Так, то глина, — бабка многозначительно повела блеклыми глазами. — А ты — потаскуха.
Вновь раздался смех и визг из толпы:
— А, может, он ее в реку кинет, да и успокоится, наконец?
Амели отказывалась верить своим ушам. Прежде она ходила по этим улицам без всякого страха, теперь же цепенела, как лань перед сворой горластых собак. Хотелось набрать камней и бросать, бросать, пока все не разбегутся. Она подхватила юбки и понеслась по улочке со всей быстротой, на которую была способна, задыхаясь от тугого корсета. Стук собственных каблуков и оглушающее шуршание ткани заполонили все вокруг, заглушая биение сердца. Она на мгновение остановилась, чтобы понять, есть ли погоня, обернулась. Ее преследовали, но без особого энтузиазма. Лишь мальчишки бежали впереди всех и громко высвистывали, подначивая, загоняя.
