— Вот и все.
Какое-то время он лежал недвижимо, позволяя привыкнуть к новым ощущениям. Боль разлилась и ослабевала. Когда Феррандо начал двигаться, Амели вцепилась в его руки, жадно ловя ртом воздух, прислушивалась к вновь поднимающейся боли, но не такой острой, смешанной с чем-то иным, болезненно-приятным. Казалось, это длилось вечность. Она видела перед собой покачивающееся лицо своего мужа, слушала скрип кровати и понимала, что никогда больше не будет той прежней Амели.
Когда все закончилось, Феррандо вновь накрыл ее своим телом и шумно дышал. Она наблюдала, как вздымается его широкая спина, тронула взмокшие волосы на виске, будто имела на это право. Но тут же отдернула руку, понимая, что это не ее выбор.
Наконец, Феррандо поднялся, по-хозяйски погладил Амели по бедру, ущипнул за сосок:
— Для первого раза довольно.
Он подхватил с пола ее сорочку, швырнул в руки:
— Надевай, пойдем.
— Куда?
Ответа не последовало.
Глава 27
Амели с трудом оделась. Руки дрожали, пальцы не слушались. Она спустилась с кровати, едва находя в себе силы. Между ног саднило. Хотелось просто лечь под одеяло, сжаться и не двигаться, чтобы не тревожить боль. Хотелось остаться в одиночестве. Казалось, что только что ее избили палками. Она уже предвкушала, как назавтра тело будет ныть.
Амели не заметила, когда Феррандо успел одеться, даже натянуть сапоги. Он схватил ее за руку и потащил из покоев.
— Куда мы идем?
Амели едва поспевала за его широкими шагами. Каблуки звонко чеканили по натертому паркету, свечи в канделябрах загорались с острыми щелчками, как пистолетные залпы. Разве что не пахло порохом, и не стелился длинными тенетами сизый дым.
— Я обязан перед тобой отчитываться?
Пальцы до ломоты сжались на запястье, будто сковали железом. Феррандо спустился на первый этаж, свернул в левое крыло, таща Амели через изрезанную окнами галерею. Лунный свет отбрасывал на шахматную мраморную плитку бледные призрачные прямоугольники. Только сейчас Амели поняла, что вышла босой. Гладкий камень казался куском льда, по которому она ступала голыми ногами.
Феррандо вышел из галереи во флигель, свернул на крутую узкую лестницу, ведущую, вероятно, в подвал. Он как-то говорил, что Валора подтапливает камеры, в них по щиколотку холодной воды. Неужели решил наказать за побег? Теперь? После всего?
Амели нащупала в стене одно из железных колец, которые должны были быть скреплены цепью. Дернулась, пытаясь выдернуть руку из пальцев колдуна. Феррандо остановился, разжал хватку и обернулся. На стене затрещал разгорающийся факел.
— Умоляю, — Амели едва шевелила губами.
— Что? — Феррандо нахмурился, приблизился на шаг, заставляя вжиматься в холодную стену. На его мраморно-белом лице плясали огненные блики, бесновались в глазах.
— Умоляю, сжальтесь, мессир. Я раскаялась. Я…
— Вот как?
Она неистово кивала, все еще сжимая онемевшими пальцами спасительное кольцо:
— Это не повторится, мессир. Я ваша жена. Я клялась повиноваться вам во всем. Я принадлежу вам. И я буду покорной. Такой, какой хочет видеть меня мой муж.
Его лицо смягчилось, но глаза не изменились. Он подошел совсем близко, прожигая взглядом:
— Ты будешь покорной?
Амели кивнула, замирая.
— Верной?
Вновь кивнула. Она готова была просто мотать головой, даже не слушая, что он скажет. Соглашаться со всем, даже самым невозможным, немыслимым, нелепым.
— Ты полюбишь меня?
— Я уже люблю вас, мессир.
Слова вылетели прежде, чем Амели осознала всю их фальшь. Наверное, именно так играют плохие актеры. С истерикой в голосе и заламыванием рук. Лучше бы она промолчала. Дура! Как же глупо…
Феррандо усмехнулся и отстранился:
— Тогда поцелуй меня. Как любящая жена.
Он стоял, опустив руки, и просто ждал, наблюдая, как Амели отчаянно борется с собой. Сейчас это казалось совершенно неуместным. Здесь? В подвале? Вот так? Кажется, это надолго станет ее персональной пыткой. До тех пор, пока она не научится убедительно лгать, пока не поборет стыд. Она переминалась на окоченевших ногах, подалась вперед, привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до его губ. Чтобы не упасть с лестницы, оперлась ладонями о его грудь, чувствуя заледеневшими пальцами жар тела. Коснулась губами недвижимых губ, с опаской тронула их кончиком языка. Ведь этого он хотел. Чтобы ее язык скользнул в его рот и вытворял все то, что не так давно делал он сам. Это он называет поцелуем. Чтобы вешалась, предлагая себя. Он говорил об этом. Чтобы она делала это сама, как доступные девки, которые отираются у кабаков.
Амели видела их. Да их все видели! У уличных шлюх особый угрожающе-жалкий вид. Как у бродячих собак. С одной стороны, приблудная собака ластится к прохожим, ждет минутной ласки, подачки, с другой — боится их до невозможности, потому готова напасть каждую минуту. Мальчишки, собравшись ватагами, с воем гоняют их по улицам, швыряются камнями. В девок тоже швыряют. И те, как собаки, готовы к ежеминутному нападению. И ластятся к каждому, проходящему мужчине. Бесстыдно распускают руки, улыбаются крашеными губами.
Этого он хочет?
Амели скользнула языком по его гладким зубам, чувствуя, что не встречает сопротивления, протиснулась глубже и тут же отстранилась, будто обожглась, едва не закрыла лицо руками. Было в поцелуе нечто большее. Он казался интимнее всего того, что только что было в постели. Или его приказы наделяют этот жест иным смыслом?
Феррандо лишь презрительно усмехнулся:
— Приверженцы старых практик утверждают, что души сливаются именно в поцелуе. Искренний поцелуй выражает истинную любовь. И он ценнее всего остального. Квинтессенция. Даже девственность имеет меньшую цену. Я тоже так считаю, как адепт истинных учений. Значит, ты только что солгала мне?
Амели сглотнула, нервно покачала головой:
— Нет, мессир! Нет!
— Тогда в чем дело?
Она не знала, что отвечать. Едва не рыдала. Лучше еще раз повторить все то, что было в спальной, чем отвечать на эти вопросы.
Феррандо вновь схватил ее за руку и потащил вниз. Амели что-то бессвязно лепетала ему в спину, но колдуна это не волновало. Он открыл какую-то дверь и втолкнул Амели в темноту. Она лишь вскрикнула, сжалась. Едва дышала от страха.
Свечи загорались по кругу — одна за одной, создавая подобие иллюминации. Амели подскочила, когда камень загорелся под ногами, расцветился десятками горящих цветных линий, исходящих неземным светом. Она старалась не наступать на линии, чтобы не обжечься, но свет был холодным. Точнее, никак не ощущался. Просто невиданное свечение без огня и тепла. Амели прижала ладонь ко рту, огляделась. Помещение чем-то напоминало лавку аптекаря. Вдоль стен теснились стеллажи, заставленные склянками с разноцветным содержимым, пузатыми колбами разных размеров, стеклянными трубками, глиняными горшками. И книги. Десятки книг с толстыми кожаными и матерчатыми корешками. У стены, возле окна, стоял резной стол, заваленный бумагами.
