Феррандо приблизился к ней, зашел за спину. Оглаживал плечи, коснулся груди. Стало будто нечем дышать. Тело существовало отдельно от разума, жадно отзывалось на прикосновения. Амели терлась спиной о его кафтан, запрокидывала руки, зарываясь в волосы, и в какой-то момент к своему ужасу поняла, что ничего больше не сковывает. Ее руки, ее вздохи. Осознав это, она на какое-то время замерла и хотела прикрыться, но Феррандо поймал запястья и склонился, опаляя дыханием шею:
— И даже все то, что я лицезрел только что, ты обязана повторить по первому моему требованию. По своей воле. И с радостным желанием доставить мне удовольствие. — Он склонился еще ниже, касаясь губами шеи: — Это тоже прямая обязанность хорошей жены. Разве не так?
Амели едва узнала собственный голос:
— Так.
Он лениво водил по ее груди кончиком ногтя, задевая чувствительный сосок и вызывая между ног мучительную резь. Амели лишь сглатывала слюну.
— Так ты обижена?
Она опустила голову:
— Да, мессир.
— Нужно было осведомиться о том, когда я могу тебя принять. У Орикада или Гасту. Тебе нечего делать в подвале.
— Да, мессир.
Амели отчаянно хотела, чтобы он ушел, позволил ей одеться и вволю пореветь. Это унижение обязательно надо выплакать, иначе сердце разорвется. Но стояла, не шелохнувшись, перебарывая стыд. Лишь бы ничем больше не разозлить.
— Твой пирог подала мне Соремонда. Это было вкусно. Но куда же ты дела другой? Ведь их, кажется, было два. Где ты была?
Создатель, он все знает! Амели похолодела, будто дунуло зимним ветром. Выходит, он знает и о том, что она видела, как проклятый горбун свернул шею несчастной Мари? Или нет? Если бы можно было запросто спросить… Амели даже забыла про наготу, мучительно измышляя ответ.
— Я выкинула его с обрыва, мессир. Там, в парке. В реку.
— И тебе было не жаль свой труд?
— Нет.
— А мне жаль. Ты не самая безрукая. — Он провел кончиками пальцев по шее, по плечу, вниз по руке: — Завтра Гасту идет в город. Я разрешаю тебе написать матери. Только… — он приблизился, рука скользнула на бедро, — надеюсь, ты не станешь ей рассказывать о наших мелких семейных неурядицах. Это дурной тон.
Амели опустила голову:
— Спасибо, мессир.
Феррандо нагнулся, подал ей с пола сорочку:
— Доброй ночи, дорогая.
Амели поспешно прикрылась:
— Доброй ночи, мессир.
Она проводила мужа взглядом до дверей, а в голове билось лишь одно: горбун завтра уйдет.
Глава 32
Орикад явился на рассвете. Беспардонно устроился поверх покрывала и тянул за прядь волос, перебирая маленькими пальчиками. Амели порывисто села:
— Что ты здесь делаешь?
Демон повел бровями, длинные волоски шелохнулись, как усики бабочки:
— С чего это ты взяла, что можешь гнать меня, когда вздумается?
Амели с трудом удержалась от извинений, хотя это была первая мысль. Ну, уж, нет! Если демон обязан ее слушаться — не за что извиняться.
— Разве не могу?
Орикад не ответил. Лишь скривился, взлетел, шлепая крылышками:
— Мессир милостиво позволил тебе написать матери. Изволь поторопиться, если намерена. Гасту тебя ждать не станет.
Амели прижала одеяло к груди:
— Он уже уходит?
О нет, волновало вовсе не письмо. Она и не знала, что писать.
Орикад картинно закатил глаза:
— У тебя есть час. А если писать не умеешь, — он скрестил ручки на груди, — так и быть, писарем послужу.
Это даже рассмешило:
— Разве ты умеешь писать?
— Получше многих. — Он приосанился, задрал подбородок: — Я знатный каллиграф.
Амели даже прыснула со смеху, настолько это показалось комичным. Позерскую неприкрытость демона, которая поначалу так шокировала, она теперь не замечала вовсе. Поднялась, накинула на плечи капот:
— А зачем ему в город?
Орикад сверкнул глазами:
— А твое какое дело?
Амели пожала плечами, стараясь не выдавать свой интерес, хотя внутри все буквально тряслось. Даже руки не слушались.
— Да никакого. Просто, что ему делать в городе?
— По делам мессира, разумеется. Сегодня почтовый день. Ну… и прочее. Хозяйственное.
Очень хотелось ввернуть, не намерен ли горбун заказать очередную порцию глины, но Амели сдержалась — сейчас это совсем ни к чему. Лишь все испортит.
— И надолго он обычно в город ходит?
Орикад прищурился:
— А ты к чему выспрашиваешь? Задумала что?
Амели осеклась, мысленно ругая себя. Создатель, одним неосторожным словом можно вмиг все испортить.
— Просто любопытно. От него народ в городе шарахается, как от прокаженного. Так что ему там расхаживать.
Демон фыркнул:
— А тебя почитает… Или забыла?
Амели поджала губы:
— А ты откуда знаешь?
Орикад повел бровями:
— А отчего мне и не знать?
Препираться было глупо, хоть этот пустой разговор будто оживлял. Болтая о ерунде, Амели не думала о том, что случилось вчера. И была несказанно рада этому. Она подошла к лакированному бюро у окна, разложила прибор. Умываться, одеваться — все потом — главное, чтобы Гасту ушел и пробыл в городе подольше. Проверила перо, очинила для верности, сдувая стружку, опустилась на табурет и повернулась к демону:
— Будешь смотреть, как я пишу?
Тот пожал плечиками, подлетел и демонстративно заглянул в пустой лист, уложенный на сукне:
— Готов поспорить, у тебя скверный почерк. У тебя вообще много недостатков…
Амели отбросила перо:
— Орикад, исчезни!
Демон испарился со шлепком мыльного пузыря. Стало звеняще-пусто.
Амели сидела за бюро и смотрела на плотный белый лист, не зная, что написать. Лгать о том, как все хорошо? Написать правду невозможно. Она вспомнила радостное лицо матери там, в соборе, ее новое платье. Она была счастлива — такое не сыграть. Даже помолодела. Амели бы не писала вовсе, не сейчас. Но это был крошечный шанс, что горбун задержится в городе хоть немного дольше.
Строчки не ложились. Амели запортила несколько листов. Комкала и отбрасывала под крышку бюро. Все выходило фальшиво. В конце концов, она обошлась парой совершенно отстраненных фраз и задала массу вопросов, которые вроде бы предполагали ответ. Если бы уговорить горбуна непременно дождаться ответа — он бы прождал довольно долго. Матушка — не большой умелец по части писем. Наверняка, изорвет несколько листов, прежде чем верно составит.
