Что за глупый вопрос? Амели просто пожала плечами:
— Мне не дурнеет.
Тетка еще отстранилась на пару шагов. Смотрела так пытливо, будто придирчиво выбирала на рынке цыплячью тушку. Наклоняла голову. Вдруг встрепенулась, выставила на стол кувшин с молоком, холодную курятину, вареные яйца, запеченный паштет и свежую булку.
— На-ка, ты же не емши!
Амели пожала плечами, но отказываться не стала. Есть и впрямь хотелось. Она щедро намазала на булку паштет и запивала молоком:
— Тетушка, так воскресенье послезавтра.
Соремонда кивнула, по привычке обтерла чистые руки фартуком и опустилась рядом на лавку:
— А поганец мак уволок. Пока Гасту обернется — я целый день потеряю.
Амели хлебнула молока:
— Может, не он вовсе.
— Кому бы еще спонадобилось? Уж не Феррандо!
— Так отчего не спросить? — Амели отодвинула кружку и почти выкрикнула: — Орикад!
Демон появился со знакомым шлепком и завис прямо над столом. Скривился, оглядываясь:
— Чего тебе?
— Куда мак дел?
Орикад повел бровями, скрестил ручки на груди:
— Какой такой мак? Ничего не брал!
Амели улыбнулась. Сразу было видно, что рыльце в пушку. По хитрому взгляду, по дрожанию длинных волосков в бровях.
— Если брал — так признайся.
— Не брал.
Амели картинно подперла рукой подбородок:
— Орикад, исчезни!
Вновь раздался знакомый шлепок, и демон будто испарился.
Соремонда была крайне удивлена, если не сказать, ошарашена:
— Вот не знала, что ты так можешь.
Амели пожала плечами:
— Сама недавно узнала. Но вы правы — его работа. Орикад!
Теперь он повернулся спиной, изображая вселенскую обиду:
— Не прекратишь — мессиру пожалуюсь.
— Не признаешься — буду до вечера призывать.
Он по-кошачьи фыркнул, улетел в другой конец кухни и достал горшок с самой верхней полки над дверью. Исчез сам, изобразив оскорбленное достоинство.
Но тетку мак теперь не слишком интересовал. Она все смотрела на Амели, как на диковинную невидаль. Едва слезы не смахивала.
Теперь Амели недоумевала:
— Что с вами?
Та лишь покачала головой и вновь вытерла о фартук чистые руки:
— Если демон слушается, стало быть, ты здесь настоящая хозяйка, госпожа.
Амели какое-то время молчала, наконец, опустила голову:
— Не надо.
— Феррандо знает?
— О чем?
— О том, что демон слушается.
Амели пожала плечами, но молчала. Разве это имеет какое-то значение? Иметь возможность призывать и отсылать Орикада — хоть какая-то мелкая детская месть, но не больше.
Соремонда облокотилась о столешницу, подалась вперед:
— Теперь все хорошо будет.
Амели вновь пожала плечами и сделала вид, что увлечена едой, чтобы замять этот неприятный разговор. Демон ее совсем не интересовал. А неожиданное известие о празднике на мельнице спутало все планы. Страшно было от одной только мысли.
Если бежать — то куда? Домой — нельзя. Идти некуда. Получится ли продать драгоценности? В единый миг вся затея показалась самой что ни на есть глупой, но шальная мысль трепыхалась в голове, как зажатая в кулаке муха, не давая покоя. От этих мучительных раздумий даже разболелась голова.
Амели решила отдаться на волю Создателя: если все выйдет беспрепятственно — так тому и быть. А потом сам Создатель и направит. А нет — так и побегу не бывать.
* * *
С печевом провозились два дня. Амели так уставала, что засыпала, едва голова касалась подушки. И эта мелочь казалась несказанным счастьем. Она проваливалась в сон без сновидений, чтобы утром снова спешить на кухню.
Конечно, одними маковыми бисквитами не обошлось. Амели просто летала по кухне, колдуя над корзинками с лимонным курдом, ванильными вафлями и цветным фигурным печеньем с сахарной глазурью. Забыла обо всем. Не осталось ничего кроме запахов кухни и печного жара. Все остальное отошло на второй план, покрылось маревом, как воспоминания о сонном кошмаре. Но больше всего приводило в восторг то, что ее выпечку попробуют совершенно незнакомые люди. Понравится ли? Будь у нее маленькая лавка, стали бы возвращаться, покупать? Стали бы хвалить?
От этой мысли замирало сердце. Маленькая лавка — ее мечта, которой так противился отец. И от дворянского гонора, и от вечного безденежья. Он называл это плебейством, будто не понимал, что настоящее плебейство — это пустой суп за обедом и драные башмаки. Разве можно считать плебейством дело, которое согревает душу?
Амели расставила корзинки на столе ровными рядами, украсила веточками свежей мяты и посыпала сахарной пудрой, встряхивая над ними большое волосяное сито. Тетка Соремонда лишь важно поглядывала и качала головой. Под руку не лезла, будто безоговорочно признавала превосходство.
Пирожные сложили в большие деревянные лотки, составили друг на друга. Все было готово — оставалось лишь погрузить в карету. Тетка Соремонда залюбовалась собранными лотками:
— Вот это праздник сегодня будет! С руками оторвут, да добавки попросят.
Амели улыбнулась, вздохнула в предвкушении. И желанно, и волнительно.
Тетка всплеснула руками:
— Батюшки, нужно же платье переменить!
Она сняла грязный фартук и пошла вон из кухни. Амели вдруг поймала себя на мысли, что даже не знала, где находится комната Соремонды. Казалось, кухня и есть ее дом. Верно, где-то здесь же, в подвале. Было странно представить, что тетка лезет на голубиный чердак.
Амели вновь залюбовалась лотками, вдыхая запах выпечки. Славный теплый запах. Так пахнет счастливый дом. Так должен пахнуть счастливый дом. И кругом детский смех… который сменился высоким визгливым вскриком.
Тетка Соремонда!
Амели выбежала из кухни, миновала узкий коридор и нашла Соремонду под лестницей. Над ней уже склонился Нил, помогая подняться. Но с грузными телесами не так-то просто было совладать. Тетка охала, цепляясь за стену, наконец, нагнулась, так и сидя на каменном полу, схватилась за ногу. Скривилась от сильной боли.
Амели присела рядом:
— Что? Что случилось?
Она посмотрела на Нила, но тот лишь пожал плечами:
— Я прибежал уже после. Как раз в кухню шел.
Соремонда неожиданно рассмеялась в ответ:
— Стара да неуклюжа. Вот и ноги не держат!
Амели заломила руки:
