— Велено.
— Это, наверняка, ошибка. Я ничего не сделала, — она отчаянно замотала головой. — Я самая обычная девушка.
Горбун ухватил за руку повыше локтя и помог подняться. Жестом лакея ширкнул ладонью по юбке, сбивая с сукна пыль.
— Кто знает: может, и ошибка. Только пойми: не могу я ослушаться. Велено привести тебя — значит, надо привести. Иначе и мне попадет. Зачем — меня в дела хозяйские не посвящают. Мое дело — приказы исполнять.
Амели отстранилась на шаг:
— Наверняка, ошибка. Иначе и быть не может.
— Если ошибка — господин так и скажет.
— И отпустит?
Горбун кивнул:
— Зачем ты ему без надобности сдалась.
Все равно стало легче. Конечно, отпустит. Потому что ошибка.
Остался только один единственный вопрос, который бился в голове, как пойманная муха в стеклянной банке:
— Что вы сделали с матушкой? И с отцом? Они никогда не отпустили бы меня, ни за какие деньги. Они любят меня.
Горбун шумно выдохнул — ему надоел этот разговор:
— Господин лично их убедил. Сразу поняли, что с мессиром шуток не пошутишь. А я остался тебя ждать. Пошли уже!
Горбун вновь ухватил ее за руку и зашагал в непроглядной черноте. Амели обреченно семенила за проклятым уродом, все еще надеясь улизнуть на мосту Красавиц. На ночь натягивают цепи, чтобы не могли свободно проехать экипажи и верховые. Пеших — остановит охрана. Лишь бы остановили — тогда Амели все расскажет, и ее вернут домой. Теперь она шагала быстрее, надеясь скорее достигнуть моста.
Они вывернули на Тюремную набережную. Здесь прохладно задувало с реки, пахло илом и терпкой сладостью гнили с фруктовой пристани. Фрукты падали за борт, течение прибивало их под прибрежными домами на сваях, где они образовывали зловонные островки. В сильную жару запах был почти невыносимый. Надо же, ночью почти не чувствовалось.
В отдалении просматривались очертания моста Красавиц, плотно застроенного домами. Редкий бледный свет в окнах. Но горбун направился в другую сторону, будто угадал ее желания, и повлек прямо к реке, в осоку. У шатких деревянных сходней покачивалась лодка, в которой дремал сгорбленный человек. Горбун пнул суденышко, его тряхнуло, человек тут же очнулся и с готовностью взялся за весла.
Амели никогда не видела город с реки. Сейчас он казался черной аппликацией на фоне густо-синего, усыпанного звездами неба. Вокруг призрачно рябила и мягко плескалась под веслами темная вода Валоры. Амели сидела на самом краю банки, а горбун по-прежнему неустанно сжимал ее руку — видно, боялся, что юркнет в воду в попытке сбежать. Нет — это была бы глупая смерть. Амели не умела плавать, да и намокшие юбки очень быстро безвозвратно утянут на дно.
Все это ошибка. Звучало, как заклинание, но Амели вновь и вновь внушала себе, что это так. Она тотчас вернется назад.
Над городскими крышами показалась высокая часовая башня ратуши. Ежедневно в полдень с нее раздавался мелкий звон, звучали колокольца, проигрывая мелодию старой песни, и в оконце появлялась стройная фигурка Неурской девы, которая кланялась народу, а вокруг нее тотчас дугой распускались небывалые цветы. Говорят, тут не обошлось без колдовства. Целую делегацию старейшин отряжали и в ножки кланялись. Будто без этих часов обойтись нельзя было.
Башня вогнала в уныние. Амели больше не смотрела по сторонам, лишь наблюдала, как мокрое весло, будто стеклянное в лунном свете, опускается в воду и запускает такие же стеклянные волны. Она не могла даже предположить, что понадобилось от нее колдуну. И это незнание пугало больше всего. Незнание и утренние воспоминания. Вновь и вновь гвардеец орудовал багром, вновь и вновь на берегу появлялось распластанное безжизненное тело. Красивое тело. Идеальное.
Амели больше не смотрела на воду. Она похолодела, превратилась в застывшую ледышку. Матушка всегда говорила, что Амели красива. И Эн так считала. Многие так считали. Глубоко внутри это всегда вызывало эгоистичную радость: уж, конечно, всегда лучше быть красавицей, чем дурнушкой. Но теперь… Что он делает с красавицами?
Горбун врет — ее ни за что не отпустят. Как не отпустили тех, которых вылавливали из реки.
Лодка причалила к правому берегу, уткнулась носом в каменные ступени. Горбун ловко перескочил, швырнул лодочнику монеты. Они тяжело шлепнулись на деревянное дно. Горбун протянул руку Амели, но она медлила. Если изловчиться, ухватить весло и оттолкнуться…
Чужие руки обхватили сзади тисками. Неожиданно, подло. Лодочник поднял ее над водой и буквально вышвырнул на ступени, в руки горбуна. Тот лишь вновь ухватил за запястье с новой силой и молча протащил вверх по ступеням, отпер низкую калитку в каменной ограде. Они прошли по парку — Амели поняла это по жесткому геометрическому срезу стриженых кустов самшита. Под ногами шелестел мелкий утрамбованный песок. Замок серебрился в отдалении, щетинился острыми шпилями седых свинцовых крыш. Горбун свернул к одноэтажному павильону, втащил Амели в черное нутро двери. Какое-то время они шли по гулкой галерее. Лунный свет падал из окон бледными зеленоватыми разлинованными прямоугольниками. Снова двери, темные узкие лестницы, переходы, позволяющие увидеть в окно клочок ночного неба.
Наконец, горбун отворил высокую тяжелую дверь и втащил Амели в просторную освещенную гостиную.
— Почему так долго, Гасту?
Горбун отпустил, наконец, руку Амели, и скрючился в поклоне, закрутился, как домик улитки, едва не касаясь птичьим носом узорного паркета:
— Непредвиденные сложности, мессир, — голос стал приторным, как сахарный сироп. Горбун вдруг представился мерзкой жалкой букашкой, трепещущим ничтожеством. — Девицу ожидали.
Амели посмотрела перед собой, туда, откуда доносился удивительно чистый глубокий голос. Несмотря на отчаянный страх, он завораживал, запускал по телу необъяснимые вибрации. Как в соборе святого Пикары, когда к сводам возносятся стройные песнопения. Не может быть, чтобы этот голос принадлежал старику, как все считают. Она увидела лишь высокую резную спинку кресла и белый рукав сорочки.
— Я не хочу ничего слышать о сложностях, — колдун порывисто поднялся.
Амели обмерла, и прижала пальцы к губам. Значит, все правда…
Глава 5
Перед Амели возвышался тощий жесткий старик. Кончик острого крючковатого носа едва ли не касался верхней губы, щеки провалились, а глаза были такими мутными, что на мгновение показалось, что на обоих по бельму. Длинные, совершенно седые волосы свисали на плечи комьями ваты. Снежно-белая сорочка лишь подчеркивала эту безобразную старость, придавала коже оттенок воска.
Можно было бы обезуметь от страха и дурного предчувствия, но, гораздо сильнее, чем мерзкий старик, поразило некое существо. За спиной колдуна мелко шлепало серыми кожистыми крылышками совершенно невообразимое создание. Сначала показалось, что это упитанный поросенок, покрытый редкой серо-фиолетовой шерстью, будто вывозился в чернилах, но, приглядевшись, Амели совершенно отчетливо различила детские ручки в перетяжках и маленькие пятипалые ножки с нежно-лиловыми ступнями, больше похожие на собачьи лапы. Между конечностями вздувалось тугое упругое брюхо, под которым виднелся ничем не прикрытый мужской орган. Крошечный сморщенный мешочек и тоненький розоватый ствол, который раскачивался от движений. Морда существа напоминала морду летучей мыши: огромные уши-локаторы, приплюснутый поросячий нос. Но вполне человеческий рот и налитые щеки под янтарно-желтыми огромными глазами трогательного ласкового котенка. Он был одновременно и умилительно симпатичен, и поразительно уродлив. Бесспорным оказалось одно: он притягивал так, что невозможно было оторвать взгляд.
