Амели остолбенела на мгновение, потом отшатнулась:
— Что вы такое говорите?
Старуха кивнула:
— Правду, госпожа. И не одна я такая, кто милость от него видел.
Амели обессилено опустилась на скамью за прилавком. Она не осмеливалась поверить. Покачала головой:
— Но, если все так, как вы говорите, матушка, почему же народ меня гонит?
— Так, ежели кто признается — ему самому несдобровать. Свои же поедом съедят. Вот люди и молчат.
Амели подняла голову, утерла слезы:
— Но, ведь это подло.
Старуха кивнула:
— Подло, добрая госпожа, но людей не переделать. Благослови вас Создатель, госпожа.
Бабка вновь многозначительно кивнула и отошла. Встала напротив прилавка и принялась шамкать мягкую лимонную корзинку. Обернулась:
— Ох, и вкусно, госпожа! Ох, и вкусно! За всю жизнь такого не едала!
Амели лишь комкала фартук, не сразу заметила, что вокруг уже глазели, собрались с двух сторон и тянули шеи. У самого прилавка терся мальчонка лет шести. Вцепился пальцами в край и подтягивался так, что торчали одни жадные глаза и вихрастая золотистая макушка. Мальчонка вытянул руку и касался пирожных тонким пальчиком. Резко отнимал руку, будто боялся, что накажут.
Амели поднялась, постаралась улыбнуться:
— Что тебе дать, мальчик?
Тот поджал губы, какое-то время стоял, замерев, с вытянутой рукой, и ткнул в ванильную вафлю:
— Вот это. — Потом подумал еще, ткнул в сахарное печенье: — И это. — Еще посмотрел и угодил пальцем прямо в лимонный курд: — И это.
Амели взяла бумагу, свернула кульком. Мальчонка подхватил сладости и тут же удрал.
Но вслед за ним пришли другие. Смотрели с опаской, но с явным интересом. Женщины кривили рты, поджимали руки, демонстративно выражая презрение, но печево исчезало с лотков с завидной скоростью. Когда появился Нил, на прилавке уже ничего не осталось. Амели сидела на лавке, не решаясь выйти в толпу.
Нил, аж, присвистнул, сел рядом:
— Ого! Уже все? Тетка обычно до вечера стоит.
Амели пожала плечами:
— Как видишь. Где ты был?
Нил повел бровями:
— Рисовал за амбарами. Я каждый раз там сижу.
Амели нервно оправила фартук на коленях:
— Уедем отсюда.
Нил пожал плечами:
— А вечером танцы. Разве не хочешь?
Она покачала головой:
— Нет, конечно. Просто уедем. Поедем куда-нибудь к реке. Если это можно. Туда, где людей нет.
Нил лишь кивнул, собрал лотки и пошел к лошадям.
Амели больше не смотрела в окно. Просто откинулась на спинку сиденья и бесконечно терла пальцы. О побеге она больше не думала — глупость. Скитаться в одиночестве, в вечном страхе, что ее кто-то узнает? Шарахаться от людей? Что это за жизнь? Но слова старухи теперь не шли из головы. Сказала ли она правду? Или зло посмеялась? Если Феррандо помогает людям и не берет за это и медного лура, то почему обрек Нила? Нет, одно с другим никак не складывалось.
Но самым ужасным было принять то, что нет избавления. Она никогда не узнает теплой нежной любви, оставаясь лишь куклой в руках своего мужа. Вспомнив его прикосновения, Амели нервно сглотнула, в горле пересохло. Но между ног предательски заныло, и от этого стало еще невыносимее. Всего лишь желания тела, но душа… останется мертвой. Она сама становилась ожившей статуей, у которой под грудной клеткой лишь пустота и уродливый железный каркас. Может, этим и кончится. Может, этого он и хочет? И однажды сломанное тело багром выловят в Валоре, а ее место займет статуя.
На берегу было так хорошо, неожиданно спокойно. Пахло водой, прибрежным илом. Солнце пронизывало мелководье, на котором кишели юркие стайки крошечных мальков. Амели сидела на валуне и бросала в воду мелкие камешки, наблюдая, как рыбешки мечутся в разные стороны. Подошел Нил, сел прямо на влажную землю и принялся потрошить большой холщовый мешок. Достал запечатанную глиняную бутылку, две оловянные кружки. Сыра, ветчины, хлеба и маленьких пирожков.
Амели удивилась:
— Откуда это?
Нил пожал плечами:
— На мельнице взял. Праздник ведь. Еще скажи, что есть не хочешь.
Только сейчас Амели вспомнила, что от волнения и завтракала кое-как. Она пощипала сыра с хлебом, выпила стакан вина.
— Это правда, что люди говорят?
Нил поднял голову, жуя:
— А что говорят?
— Что мессир людям помогает. И ни лура не берет.
Нил звучно отхлебнул:
— И ты всем людям веришь?
Амели пожала плечами:
— Так одна старуха сказала.
Он отвернулся:
— Я не верю. И ты не верь.
— Тогда зачем она… — Амели повернулась, пристально посмотрела в лицо Нила: — Скажи, что он от тебя потребовал. Мне нужно знать.
Глава 41
Нил швырнул в реку надкусанный пирожок, залпом допил вино в кружке. Наконец, повернулся:
— Тетка разболтала…
Амели покачала головой:
— Не разболтала — поделилась.
Нилу явно было не по себе. Он подбирал мелкие камешки и нервно швырял в воду по одному:
— Что же у вас, у баб, языки такие — что помело?
Амели сделалось так неудобно, будто она подслушивала под запертой дверью или подглядывала в замочную скважину. Лучше бы промолчала…
— Ну? — Нил повернулся. — Говори, что она наплела. Теперь и я знать хочу, эким болваном меня расписали.
Хотелось вскочить и уйти, оборвать этот разговор. Но сейчас это казалось глупым ребячеством. Амели вновь покачала головой:
— И вовсе не болваном. Не говори глупостей. Тетка Соремонда хорошая и добрая. И любит тебя — это сразу видно.
Нил опустил голову, вновь нервно расшвыривал камни, пытаясь скрыть замешательство. Наконец, прошипел, по-прежнему смотря в сторону реки:
— Она мне заместо матери была.
Амели взяла кусок хлеба и от неловкости крошила в передник, чтобы потом скормить рыбам:
— Я слыхала. Повезло тебе с ней.
Нил лишь кивнул. Вновь сидел молча, швыряя камни. Потом поднялся и пошел к деревьям. Амели недоуменно смотрела ему в спину:
— Ты куда?
Он обернулся:
— Лошадей проверю. Сейчас вернусь.
Амели швыряла в воду крошки, наблюдая, как тощие юркие и пугливые мальки превращаются в стаю бешеных чудовищ, остервенело поглощая неожиданное угощение. Даже усмехнулась: совсем как те люди у мельницы, когда разбирали ее печево.
