— К нему тоже, уверяю вас.
Феррандо, наконец, отстранился, вернулся за стол:
— А это мы вскоре узнаем. Если ваш милый друг окажется достаточно крепким.
Амели привстала, подалась вперед:
— Пощадите его, молю. Прогоните, но пощадите.
Он желчно усмехнулся:
— Может, не погнушаетесь и на коленях?
Амели решительно выпрямилась:
— Не погнушаюсь, если это спасет невиновного.
Феррандо рассмеялся, кивком указал на паркет у своих ног:
— Прошу, сударыня.
Амели не раздумывала. Подошла и без колебаний опустилась на колени:
— Пощадите его.
Феррандо искренне наслаждался зрелищем. Молчал, буравя взглядом. Наконец, склонился, поддел пальцами ее подбородок, заставляя смотреть в лицо:
— В этом есть нечто пленительное: жена, просящая за любовника. Лишь один вопрос, сударыня: отчего вы не просите за себя?
— Потому что не вынесу, если из-за меня пострадает другой человек.
— А сами, значит, готовы страдать?
Она опустила голову и ничего не ответила. На этот вопрос не было ответа.
— Поднимитесь, довольно.
Амели встала, оправила юбку, все еще с надеждой ожидая ответ, но Феррандо, кажется, не хотел на нее даже смотреть.
— Завтра утром я уезжаю. Вернусь через несколько дней. По возвращении решу вашу судьбу. И вашу, и его. Полагаю, вы все еще помните, что бежать отсюда невозможно. — Он все же посмотрел: — Подите вон, сударыня. Я не хочу более видеть вас.
Глава 43
Амели стояла у окна, комкая в руках платок. Смотрела, как экипаж ее мужа проехал по главной аллее и скрылся за воротами.
Он уехал. Вместе с отвратительным горбуном.
Ночь прошла в мучениях. Мозг лихорадило, перед глазами вновь и вновь всплывали кошмарные картины. Она снова и снова будто слышала хруст собственных позвонков, тяжелый всплеск воды, и тело погружалось, пока не достигало скользкого илистого дна. Амели будто открывала глаза и сквозь мутную воду видела разбитые черепки, бывшие когда-то статуями. Все время воображалось одно и то же.
А потом видела Нила. Избитого, залитого кровью, немого.
Амели едва дождалась, когда муж уедет. Первое, что она собиралась сделать — пойти в кухню и вытрясти всю правду из тетки Соремонды. Зачем? Зачем она это сделала?
Несмотря на ранний час, Соремонда уже была на ногах. Как сказал Феррандо, скакала, как горная коза. Амели замерла в дверях, только нервно сжимала и разжимала кулаки. Кухарка заметила ее, разулыбалась:
— Доброе утро, госпожа. Ни свет, ни заря, а ты уж на ногах!
— И вы… на ногах, дорогая тетушка.
Соремонда не заметила иронии:
— Ну, чего дать? Молочка?
Амели решительно поджала губы и уселась за стол, на табурет. Соремонда засуетилась, принялась опустошать свои закрома, выставляя на стол все подряд. Амели отхлебнула молока, кивнула тетке на лавку рядом:
— Присядьте, тетушка. Поговорить хочу.
Та привычно обтерла чистые руки белоснежным фартуком, охотно уселась. С ее краснощекого лица не сходила улыбка. Амели вновь хлебнула молока и уставилась на толстуху:
— И что вы мне скажете?
Соремонда повела тонкими бровями, расплылась еще шире:
— Все слышала. Печево твое вмиг разлетелось. Золотые руки, госпожа! Создатель не даст соврать — истинно золотые!
Амели лишь кивала:
— Создатель с ними, с руками. А вот что с ногами, тетушка?
— Что с ногами? — она выкатила глаза, выставила ногу, звонко припечатав пяткой, будто плясать собралась. — Славно все. Как новенькие!
Амели снова кивнула:
— И зачем вы это сделали?
— Что я сделала, госпожа?
Улыбка все еще растягивала лицо, но глаза вмиг погасли, стали тусклыми, забегали. Она все поняла.
— Вы ведь не падали с лестницы, тетушка.
Соремонда поджала ногу и опустила голову.
— И нога ваша ничуть не болела.
Тетка нарочито отмахнулась:
— Подумаешь, нога! Глупости это все. Мало ли что старухе в голову придет.
Амели пристально смотрела ей в лицо:
— Зачем вы это сделали?
Толстуха молчала. Нервно разглаживала на коленях фартук, будто утюжила ткань с неприятным сухим ширканьем:
— Просил уж больно.
— Кто просил?
— Знамо кто — племянник. Ты, говорит, за нами не увязывайся. Дай, говорит, подышать свободно.
Амели уткнулась лицом в ладони, шумно выдохнула:
— Создатель! Тетушка, что же вы наделали? Разве же можно было?
Соремонда подалась вперед, ухватила Амели за руку теплой мягкой ладонью:
— Да что же в том дурного? Что вам, молодым, на гриба старого смотреть. Уж здесь нагляделись.
По простоте своей тетка ничего не понимала, перед самым носом не видела. Амели заглянула в ее лицо:
— Вы видели его сегодня?
Та покачала головой.
Амели подскочила:
— Ах, тетушка! Как бы беды уж не случилось! Где искать его?
Соремонда пожала покатыми плечами:
— Да откуда же мне знать. Сидит где-нибудь в кустах, картинки свои рисует. Что сделается-то?
Амели не хотела больше ничего слушать. Подскочила и вышла из кухни. Первым делом поднялась на чердак, но там встретили лишь встревоженные голуби. Запах птичника едва не сваливал с ног. Амели прошлась до оконца, тронула кончиками пальцев миску с углем, несколько брошенных листов. Был ли он здесь сегодня?
В груди разлилась тревога, и с каждым шагом лишь бесконтрольно усиливалась. Амели все равно чувствовала себя виноватой. Потому что поступила дурно. Потому что не должна была позволять, давать повод. Не должна была поддаваться. Но, в сущности, всего лишь поцелуй. Глупый, ребяческий. Ничего больше.
Ничего больше. Но… она даже остановилась и прикрыла рот ладонью, вспомнив, сколько значения ее муж предает искреннему поцелую. В таком случае в его глазах это настоящее преступление.
Амели спустилась с чердака, вышла на улицу. Огляделась, втягивая свежий утренний воздух. Соремонда предположила, что Нил рисует где-то в парке… Амели подобрала юбки и пошла знакомой дорожкой, огибая замок. Осмотрела весь парк, но отвечали ей лишь птицы в густой листве и вездесущие стрижи, которые неизменно проносились над головой с пронзительным писком. Отец говорил, что этот звук похож на корабельный свисток.
