Амели положила шкатулку на кровать. Эти прекрасные вещи невольно пробуждали воспоминания, которые она старательно гнала со вчерашнего дня. Она сама стыдилась их, густо заливалась краской. Лицо обдавало жаром, ладони потели. Амели все бы отдала, лишь бы этого не было. Никогда. Она осталась наедине со своим стыдом. Чувствовала себя продажной девкой. Совсем такой же, как та голодранка на барже. От мысли о том, как она льнула к Нилу, ее почти трясло. Была ли Амели искренней тогда — она так и не знала. Не понимала.
О да, злость, охватившая в тот роковой миг, когда раскрылся обман, теперь отступила. Больше не клокотало в груди. Теперь Амели вся сжималась под грузом своего греха. Хоть по факту это и не было грехом. Но, как же было хорошо тогда…
Она порывисто опустилась прямо на пол, с силой прижала ладони к лицу. Старалась ровно дышать и гнать, гнать. Гнать этот жгучий стыд, который уничтожал изнутри, как кислота. Гнать эти мысли, гнать воспоминания. Ничего не исправить. Нужно учиться с этим жить. Нужно суметь простить саму себя. Не оправдать — простить, вынеся горький и поучительный урок. Она сама себе суд, сама себе палач. Она сама — больше никто. Никто не знает всей правды. Никто не смеет ее судить. Никто не понимает, что творилась в ее душе все это время. У каждого есть грехи. Грязные тайны, дурные поступки.
Амели решительно поднялась, оправила сорочку. Гордо задрала подбородок и глубоко вздохнула несколько раз. Она представляла себя одиноким лесным деревом, которое тянется к солнцу. Ветер шуршит в его кроне, срывает листья. А оно просто растет. Живет. Нужно быть спокойной, гордой и очень красивой.
Амели дернула шнурок сонетки у кровати в надежде вызвать служанку. Как ее… Понина, кажется. Но она бы многое отдала за то, чтобы увидеть Мари. Ее ясное спокойное лицо, чистые глаза. Надо же… Она привыкла к ней. Удивительно, но это впрямь было потерей.
Служанка пришла достаточно скоро. Тихо постучала в дверь, протиснулась под скрип петель:
— Звали, барышня?
Она встала у порога прямая, как палка, сцепила руки и смотрела себе под ноги. На Амели взглянуть не решалась. Наконец, воровато зыркнула и снова потупила глаза:
— Барышня, прошу простить меня за вчерашнее. Я новая в доме, не знала, что вы дочь хозяина.
— Кажется, тебя зовут Понина?
Она кивнула:
— Да, барышня.
— Я не сержусь на тебя, Понина. Ты поступила так, как должно. Всего лишь выполняла свою работу.
Служанка встрепенулась, взлетела крылом оборка чистого чепца:
— Вот спасибо, барышня! — она была искренне рада. — Я так переживала — ночь не спала.
Амели кивнула:
— Забудем об этом недоразумении. Ты можешь одеть и причесать меня?
— Конечно, барышня. Я ваших сестриц каждый день одеваю.
— А матушку?
— У вашей матушки своя горничная. Но, к слову сказать, — Понина заговорщицки понизила голос, — она такая неаккуратная! Я бы такую растяпу ни в жисть в такой достойный дом не взяла.
Амели понимающе кинула и приветливо улыбнулась, а про себя отметила, что служанка, видимо, из болтливых. Не со злого умысла, а такова, что сыплется из нее по простоте да по глупости.
— Но ты же, конечно, не такая? Ведь так, Понина?
Девица даже покраснела. Лошадиное лицо вытянулось, глаза округлились:
— Что вы, барышня! Конечно, нет! Я за всем слежу. Завсегда стараюсь.
Было похоже на правду. Внешний вид Понины не давал в этом усомниться. Чистенькая, будто хрустящая от крахмала и пахнущая ключевой водой. В сравнении с Фелис она казалась просто образцом опрятности.
Амели выбрала новое платье из тафты, которое ни разу не примеряла. Шуршащее, с деликатным глянцем. Алое, как ягоды свежей малины. Она украдкой смотрела на служанку и понимала, что та в невообразимом восторге от туалета. Она с таким наслаждением касалась дорогой ткани, что не замечала даже взглядов Амели.
— Тебе нравится?
Понина вздрогнула и отстранилась, смутившись:
— Очень, барышня. В жизни такой красоты не видала. Как носить-то такое. Измять побоишься.
Амели лишь улыбнулась, ухватилась за витой столбик кровати, а Понина — за тесемки корсета. Несмотря на свою субтильность, действовала девица весьма уверенно и ловко. Не прошло и получаса, как Амели была одета. Осталось лишь уложить волосы.
Амели сидела на табурете перед зеркалом и рылась в шкатулке с драгоценностями. Перебирала ленты, уложенные в гофрированном кармашке в крышке шкатулки. Понина ловко втыкала в волосы шпильки и перевивала пряди ниткой жемчуга. Амели вытянула широкую красную ленту с тонким шитьем серебром:
— Тебе нравится?
Та аж вздохнула:
— Небывалая красота, сударыня. Как вы хотите ее повязать?
Амели повернулась:
— Никак. Хочу, чтобы ты взяла ее себе. Это подарок. Будет праздник в городе — украсишь прическу.
Понина онемела. Лишь выставила вперед открытые ладони и попятилась на шаг, качая головой:
— Что вы, барышня. Да разве я могу?
Амели кивнула:
— Очень даже можешь. Я хочу, чтобы ты наверняка знала, что я на тебя совсем не сержусь. Возьми, — она вложила ленту в руку Понины, — и непременно носи. Тебе очень пойдет.
— Ах! Спасибо, барышня! Обязательно стану носить. И всем расскажу, что вы подарили! Что вовсе вы не заносчивая! И не злая. А очень добрая!
Амели насторожилась:
— Что?
Понина стушевалась:
— Простите, барышня. От радости мелю невесть что. Мне отродясь таких подарков господа не делали. От счастья одурела, барышня!
— А кто говорит, будто я заносчивая? Будто злая?
Понина поникла, несмело пожала плечами:
— Да вы не слушайте, барышня. Люди всякое говорят. Языки — что помело. Им бы лишь бы чесать. А об чем… так то без разницы.
— Так что люди говорят?
Кажется, Понина готова была провалиться сквозь землю. Смотрела умоляющими собачьими глазами и поджимала губы. Но Амели была решительно настроена услышать ответ.
Глава 50
— Что люди говорят? — Амели не намеревалась отступать. — Говори, не бойся.
Понина не знала, куда деть глаза. Пятилась к двери, будто искала момент улизнуть. Но вдруг выпрямилась, вздернула подбородок:
— Не просите, барышня. Не стану я сплетни повторять. Вот что хотите, делайте. — Она протянула руку с зажатой лентой: — Возьмите. Даже за подарок не скажу. Дурно все это.
Амели опустила голову:
— Оставь — это твое. Подарки не забирают.
Сказать по чести, долговязая Понина была стократ права — не в ее положении было пересказывать сплетни. Она поправила фартук:
