Амели помрачнела:
— Повод?
Тетка кивнула:
— Да он, почитай уж недели две с ума сходит. Сам не свой. Болванов своих переколотил. Весь сад в черепках. Запрется — и сидит. Даже меня не пускает. Где это видано — перед теткой родной двери запирать! Отродясь такого не бывало. Уж сколько я говорила, чтобы за тобой послал. Так все упирался. А я же сразу смекнула. Как только этот маленький поганец тебя слушаться начал. Вернее верного!
Амели отстранилась:
— Тетка?.. Как же так?..
Соремонда всплеснула руками:
— Чего это ты, милая? Я тебе все уж и выкладывала, как дело было. А ты удивляешься. Или памяти нет совсем? Или не смекнула? Тетка. Самая, что ни на есть. А теперь, уж, почитай, бабка! Радость-то какая, милая моя! Радость!
Соремонда вновь кинулась обниматься с таким рвением, что грозила задушить. Но Амели стояла куклой, пытаясь вспомнить все, услышанное когда-то от тетки. Она думала, что все это о другом человеке. О другом… А потом и вовсе сочла пакостной сказкой. Теперь было столько вопросов…
В дверь протиснулся горбун:
— Госпожа, мессир ждет вас к ужину.
Амели лишь растерянно кивнула. А Соремонда тем временем шмыгнула за дверь.
Глава 53
Амели волновалась. Где уж там, не волноваться! Мари наспех подколола ее прическу, оправила оборки. Неожиданно взяла Амели за руки и легонько сжала, заглядывая в глаза:
— Храни вас Создатель, госпожа. Вот увидите: все хорошо будет, лучше некуда. Идите с господином Гасту и ничего не бойтесь, — Мари ободряюще кивнула.
Амели кивнула в ответ, опустила голову, шумно вздохнула, набираясь храбрости. Подняла глаза. Мари тут же отвернула голову от двери, а на лице заиграла едва заметная смущенная улыбка, будто ее поймали за непотребством. И шаловливые искорки в ясных глазах. Создатель! Да они переглядывались! Вмиг все забылось. Амели недоуменно посмотрела на горбуна, но тот тоже зажался и прятал взгляд, как нашкодивший школяр. Амели едва не охнула от неожиданного открытия, но все же вполне верила собственным глазам. Хватило такта промолчать. Или не захохотать. Не место и не время — все потом. Мари точно не отвертеться! Но… это наблюдение попросту не укладывалось в голове: Мари и Гасту? Все равно, что трепетная лань станет льнуть к крокодилу.
Вдруг сделалось так весело, так легко. Будто обернулось другой стороной. В этом доме явно все встало с ног на голову. Или же… наконец, как и положено, перевернулось с головы. А вот Гасту, судя по всему, теперь стеснялся посмотреть Амели в лицо. И это казалось невероятным.
Она шла по галерее, глядя на маячивший впереди горб, по обыкновению обтянутый коричневым кафтаном. Будто подскакивала земляная кочка. Но чем ближе подходили к нужным комнатам, неожиданная эйфория облетала, как чахлая осенняя листва. Вся недавняя решимость сникла, точно прибитый морозцем нежный цветок. Амели не представляла, как станет смотреть в лицо своему мужу. Что станет говорить. Тем более теперь, когда осталось лишь несколько шагов.
Гасту остановился у дверей, отворил и согнулся:
— Прошу, госпожа.
Амели глубоко вздохнула, вытерла взмокшие ладони о юбку и вошла, считая болезненные удары сердца.
Феррандо стоял у окна, скрестив руки на груди. Делал вид, что смотрел в ночной сад, но по сути лишь видел свое искаженное отражение в черном стекле. Наконец, повернулся и едва заметно склонил голову:
— Приятного вечера, сударыня.
Амели почти забыла, насколько он был красив. Точнее, прежде она почти не замечала этого. Его отношение обесценивало все хорошее. На мгновение подумалось, что она была бы рада, если бы их малыш был похож на своего отца. Быть красивым всегда лучше, что бы ни говорили священники. Отец Олав неустанно твердил, что красота — это тщеславие. Будто для тщеславия нельзя было выискать иные поводы. Вздор. Все зависит от нутра. Это оно способно и изуродовать, и преобразить. Святых всегда изображали красивыми. А Неурскую деву — и подавно. Только все время забывали, что ее и вознесло тщеславие. Забывали или старательно игнорировали. Но небывалая красота ее всегда оставалась неизменной. И все маленькие девочки мечтали стать на нее похожими. И Амели мечтала. Даже воображала себя ею.
Она сдержанно поклонилась в ответ, шурша юбками:
— Приятного вечера, мессир.
Феррандо какое-то время молчал, пристально глядя на Амели, наконец, кивнул горбуну:
— Гасту.
Тот кинулся к накрытому столу, придержал стул, помогая ей присесть с торца. Потом заторопился к своему господину. Замер с опущенной головой, ожидая распоряжений. Но Феррандо велел ему выйти и прикрыть за собой двери.
Все это было знакомо. Тот же салон, тот же стол, наверняка те же блюда. Только сидящий напротив мужчина теперь именовался мужем, а сама Амели не немела от страха. Она все решила. Больше не станет терпеть, не станет бояться. И плевать на его магию. Когда появляется магия — исчезает истинная суть. Лишь это важно. Она напряглась, ожидая, когда Феррандо заговорит, но тот, как ни в чем не бывало, потянулся к жареной перепелке и положил себе в тарелку. Амели решила сделать то же самое — она не намеревалась голодать. Тем более, теперь, когда это может сказаться на здоровье малыша.
Какое-то время ели в полнейшем молчании. Порой так вели себя матушка с отцом, когда были в великой ссоре. Эти «великие ссоры» были событиями из ряда вон. Когда-то в детстве они казались Амели едва ли не войной, трагическим разладом, который рушил мир вокруг. Это сейчас она понимала, что всего лишь два характера не сумели договориться. Но непременно договорятся, когда придет время. Уступит тот, кто умнее. Всегда уступал отец. Но матушка твердила, что он лишь признавал свои ошибки. Матушка была мудрой и доброй, но в «великие ссоры» будто оборачивалась другим человеком. Как перевертыш из сказок.
Сейчас перевертышем был ее муж. Теперь Амели знала это наверняка.
В салоне слышалось лишь чавканье, стук ножей и вилок по серебру. Перепелки тетке Соремонде всегда удавались. Особенно со смородиновым соусом. Амели будто все время видела перед собой большие песочные часы, которые неумолимо отсчитывали напряженное молчание. Песчинку за песчинкой. Будто слышала этот сухой шелест.
Наконец, Феррандо нервно отбросил приборы, откинулся на спинку стула:
— И когда ты намеревалась поставить меня в известность?
Амели тоже опустила приборы, отхлебнула мятной воды, отогнать внезапное смущение:
— Откуда я могла знать, что вам это интересно? Вы вполне красноречиво отписали моему отцу, чтобы я лишилась последних иллюзий. Я не из тех жен, которые навязываются.
Амели запросто могла обратиться к своему мужу на «ты», но нарочно подчеркивала дистанцию, стараясь сохранить формальное приличие благородного дома. «Ты» — это сближение между супругами, доверие. Может, и любовь.
