Он поджал губы, ноздри гневно раздувались:
— Кажется, я все еще твой муж.
— Брак нерасторжим, мессир, вы сами это говорили. Но я не намереваюсь стеснять вас, если вам это не угодно.
Феррандо криво усмехнулся:
— И как же ты собралась меня не стеснять?
Амели вновь хлебнула воды, понимая, что разговор приобретал не самый лучший оборот.
— Я буду вполне довольна, если вы купите мне небольшой дом где-нибудь в деревне. Я охотно уеду.
— С моим ребенком?
Сердце колотило, как кузнечный молот:
— Он не ваш, мессир. Вы прекрасно это знаете.
На лице Феррандо сиюминутное замешательство сменилось плотоядной улыбкой:
— Пытаешься уколоть? Я лучше тебя знаю, что этот ребенок мой. Знаю и то, что это мальчик, сын. Знаю, что он будет похож на меня. Как знаю и то, что тебя никогда не касался другой мужчина. Разве что…
Он провел перед лицом ладонью, и на Амели уже смотрел Нил. Золотистые кудри, теплые карие глаза. Но этот облик не вызвал ни единой приятной эмоции. Она даже отвела взгляд:
— Я не хочу видеть это лицо, мессир.
Он повел бровями:
— Почему? Мне казалось, оно тебе весьма по нраву.
— Оно еще лживее, чем ваш истинный облик.
Феррандо усмехнулся. На Амели вновь смотрели пронзительные синие глаза. Он отхлебнул вина:
— Ты никуда не поедешь. Останешься здесь, как и подобает жене.
Амели лишь кивнула:
— Как вам угодно, мессир.
Тем не менее, она испытала огромное облегчение. Сама не понимала, почему. Наверное потому, что так было правильно. Это, все же, определенность. Но… Она посмотрела в его лицо:
— Но жена — хозяйка в своем доме. Не пленница. Кто я?
Он усмехнулся:
— Вы можете хозяйничать, сколько угодно, сударыня. И выезжать, куда вам угодно. В разумных пределах, разумеется. Единственное, что требуется от вас — не совать нос в мои дела и в мою лабораторию.
Амели сглотнула:
— Меня не интересует ваша лаборатория.
Ложь… Она очень хотела понять, чем он занят. Что значат статуи. Ее собственная статуя. Что появилось в его склянке в тот злосчастный миг в подвале? Тетка Соремонда сказала, что он расколотил болванов. Мучительно хотелось спуститься в колодец и убедиться, что ее статуя не пострадала. Она была слишком совершенна, чтобы быть так безжалостно уничтоженной. Было столько вопросов… Но это не сегодня. Хватит на сегодня потрясений. Бесконечный, бесконечный день, который вместил в себя, казалось, целый месяц.
Амели поднялась из-за стола:
— Я сыта, мессир. Позвольте мне уйти к себе. Я сегодня очень устала.
Феррандо кивнул:
— Я не держу.
Амели направилась к дверям:
— Доброй ночи, мессир.
— Я приду к тебе ночью.
Амели остановилась, обернулась, на удивление спокойно покачала головой:
— Нет. Этой ночью я намереваюсь спать в одиночестве, мессир.
В синих глазах мелькнули молнии:
— Это не тебе решать. Я так хочу. Я твой муж.
Она усмехнулась и даже сделала шаг:
— Неужели ты не понял, Феррандо, что желания одного здесь слишком мало?
Он поднялся со стула, подошел совсем близко, пальцы легли на шею, поглаживая:
— Ты любишь меня. Я знаю это наверняка, как бы ты не отрицала. Магия не умеет лгать.
Амели покачала головой, но не отстранилась:
— Такого — нет. Я не та развратная графиня, которой ты мстишь до сих пор. Я — совсем другая женщина. Другая. И я не хочу отвечать за чужие грехи, за чужие обиды. Я хочу узнать тебя заново. Тебя — настоящего. Того Феррандо, который рисовал и уничтожал рисунки, экономя бумагу. Хочу знать, какую плату взял с тебя колдун за этот чарующий голос. Что это за статуи? Я имею право знать.
Он склонился, едва касаясь губами губ:
— Я могу заставить — ты знаешь, — тихий голос заползал в уши и будто звенел.
Амели кивнула:
— Знаю. Ты можешь заставить, принудить, обмануть, наказать. Все знаю. Но я больше не боюсь. Сделай это, если так хочешь. Но ты будешь прекрасно знать, что в твоей магии не будет меня. Останется лишь тело, оболочка. Я стану одной из твоих статуй. Тебя поцелует и обнимет твоя магия — но не я. Если ты этого хочешь — это твое право. Делай, что пожелаешь.
Он отстранился, опустил руку. Стоял, онемев. Амели лишь развернулась и вышла за дверь:
— Доброй ночи, мессир.
Глава 54
Создатель, как же спалось! Казалось, Амели впервые так славно выспалась за много-много дней. А, может, и недель. Все будто заиграло новыми красками. Чистыми, яркими. Преобразились и покои, и пейзаж за окном. Мари уже открыла ставни, и в комнату крались солнечные лучи, расчерчивая паркет яркими полосами.
Мари тихонько копошилась, поправляя свежие пионы в расписной фарфоровой вазе. Встрепенулась, услышав шорох:
— Доброе утро, госпожа. Как спалось?
Амели потянулась:
— Доброе утро, Мари. Замечательно. Просто замечательно! Давай умываться.
Та с готовностью кивнула, принесла уже приготовленный кувшин. Трещала без умолку о всякой ерунде. Этот голосок казался птичьим щебетанием. Амели наспех позавтракала молоком и свежей булочкой с маслом, велела одеваться. Хотела выйти в сад как можно скорее.
Она так решила еще вчера. Буквально не могла усидеть на месте от желания спуститься в колодец, узнать, что стало с ее великолепной статуей. Тетка Соремонда сказала, что Феррандо расколотил болванов. Создатель! Если он не пожалел такую красоту… Амели сама не знала, почему это так волновало ее. Нетерпение так терзало, будто она была в лихорадке. Феррандо потребовал не лезть в его дела и в его лабораторию… Что ж, в лабораторию Амели и не собиралась, а изваяние в колодце перестало быть только его делом в тот момент, когда он придал ему черты самой Амели. Это казалось вполне справедливым.
Амели выдернула из подсвечника свечу под любопытным взглядом Мари и вышла. Она привычно миновала анфиладу, спустилась по лестнице в холл, выложенный черно-белой плиткой. Вышла на террасу и с наслаждением втянула утренний воздух. Над головой с пронзительным писком проносились стрижи. Знакомая аллея, похожая на румяную хлебную корку, кадки с апельсиновыми деревьями, стройные кипарисы. Все было таким привычным, но никогда прежде, глядя на этот прекрасный сад, Амели не испытывала такого спокойствия.
Она вздрогнула от неожиданности, когда одновременно с обеих сторон на террасе выпустили струи два небольших фонтана. Будто только и ждали ее. К хору стрижей прибавился плеск вводы. Порыв ветра приносил мелкие брызги. Амели спустилась по ступеням и пошла по знакомой дорожке, огибая замок. Чем ближе она подходила к оранжерее, тем сильнее замирало сердце. Соремонда не солгала. То тут, то там виднелись глиняные обломки. Крупные, мелкие, крошево. Особенно не по себе становилось, когда угадывались фрагменты тел. Кисть или ступня. И уж совсем неприятным оказалось увидеть лицо. Пусть и грубое, будто вылепленное понарошку. Амели никак не могла отделаться от мысли, что видит трупы на берегу Валоры. В последнее время в городе поговаривали, что эти страшные уловы прекратились. Тогда Амели не придала этому значения — ей было все равно. Но теперь становилось понятнее. Все они валялись в саду глиняными черепками. Амели сосредоточенно смотрела по сторонам, боясь увидеть мраморные обломки. Это будет обидно до слез.
