Амели усмехнулась: значит, вот чье лицо «надевал» на себя Феррандо. И в городе всегда говорили, что колдун старый и страшный. Она кивнула, посмотрела на тетку:
— А дальше что?
— А дальше помер, — голос Соремонды обдал могильным холодом, удивительным обреченным равнодушием. — Исчез, даже праха не осталось. Только не сказал, что сила его проклятая к моему мальчику перейдет. С тем и остались: я в слезах, а Феррандо… сам не свой ходил, будто подменили. Много времени прошло, прежде чем он научился со своим проклятым даром справляться. Все запирался в своей лаборатории, да книги эти проклятые читал. Там в дневниках старого колдуна и вычитал, как тот големов из глины создавал. Все идеального человека сотворять хотел, будто он Создатель! Создавал да крушил, потому что путевого у него никак не выходило. Потому что разве скверный человек что хорошее может сотворить? Вон, — тетка кивнула на дверь, — как увидишь — хоть знаком спасения себя осеняй, до чего гадость!
Амели нахмурилась:
— Вы про кого?
— Так все про него, — тетка звучно сплюнула, — про Гасту. Гадость одна! Что внутри, что снаружи.
Амели обмерла, прижала пальцы к губам:
— Как… Гасту?
Тетка деловито кивнула:
— Он и есть. Остальных, хвала Создателю, переколотили. А этот прижился, отъелся.
Амели никак не могла прийти в себя. Она ни на мгновение не могла заподозрить в горбуне глиняного болвана. Он казался самым настоящим, из плоти и крови. Впрочем, как и Мари. Амели ни за что бы не догадалась, если бы сама не увидела.
Тетка тоже хлебнула молока, над губой остались белые усы:
— Вот и Феррандо загорелся. Я, говорит, тетушка, сотворю идеальную женщину. Но не задалось что-то у него. Красавицы, одна к одной… но пустые. Улыбаются, глазами хлопают. Что поставь, что положь. — Тетка подалась вперед, взяла Амели за руку: — Жизни в них нет, вот что я тебе скажу. Мы же как: то смеемся, то плачем! То любим, а то ненавидим так, что убить хотим! А уж это никакая магия не сделает. Поверь мне. Ну, что за человек без недостатков? Болван — он и есть болван.
Амели молчала. Сложила руки на коленях и комкала платье. Тетка казалась довольной, что все это, наконец, выговорила. Вновь утерла чистые руки:
— А как ты ушла — он всех и переколотил. Понял, что не нужны. Я аж прослезилась тогда. Ну, думаю, уж теперь все на лад пойдет, раз глупость эту забросил.
Амели покачала головой:
— Не всех.
— Знаю. Он меня в мастерскую водил, спрашивал, похожа или нет. А я тогда сразу сказала, что на кой камень, когда живой человек рядом ходит… Но ведь упрямый — не убедишь.
— Мне будет жаль, если он ее разобьет.
Тетка лишь пожала плечами:
— Взбредет в голову — так конечно разобьет. А по мне — так пусть бы и разбил.
Соремонда помолчала, вдруг сосредоточенно обрушила кулак на столешницу:
— Разбить — и дело с концом. И все бы как у людей.
— Так ведь не в статуе дело…
— А в чем?
Амели не ответила, только пожала плечами. Допила молоко и поднялась:
— Пойду я, тетушка. А у вас вон, — она кивнула на стол, — карп ожил.
Амели направилась прямиком в свою пекарню. Теперь она проводила там целые дни, с утра до ночи, хоть заведение еще не открылось. Бесконечно перекладывала полотенца, переставляла кастрюли, протирала противни и неутомимо изучала свою кулинарную книгу, выискивая самые лучшие рецепты. Пекла, пробовала, отбраковывала или одобряла. Самое смешное, что отец всегда говорил на ее изыски, что самая лучшая еда — самая простая. Она всем нравится. Может, он был в чем-то прав.
Феррандо снова не напоминал о себе с того самого дня. А Амели мучилась от ощущения того, что должна что-то сделать в ответ, какой-то шаг. Может, именно этого он и ждал? Но она не представляла, как это будет выглядеть. Слишком хорошо помнила, как стояла с пирогом у двери лаборатории, пристыв к полу, и чувствовала себя самой жалкой идиоткой. Но урок «Не ходить в лабораторию» был вполне усвоен. Да и многое изменилось. Просто печь с душой — это самое лучшее, что умела Амели.
Тетка Соремонда говорила когда-то, что Феррандо любит пирожки с требухой… Кажется, Амели знала, что делать.
Она надела чепец и передник, достала все необходимое и принялась ставить тесто — вечером как раз все будет готово. Соремонда лукаво смотрела, когда Амели попросила дать потрохов, но промолчала. Вручила таз и не проронила ни одного лишнего слова. Карп шкворчал на сковороде, наполняя кухню умопомрачительным запахом.
Амели уложилась вовремя. Когда за окнами стемнело, она подцепила противень и вытащила из пышущей жаром печи прекрасных румяных рыбок с пышными хвостами, чешуей и черными глазами. Теперь их получит тот, кому они и предназначаются. Она уложила салфетку в самую красивую корзинку, выложила самые ровные пирожки и крикнула:
— Орикад!
Демон появился со знакомым шлепкой. Как обычно, раздраженный и брюзжащий:
— Чего тебе?
— Где мой муж?
Орикад смотрел на печево с такой жадностью, что даже высунул кончик языка:
— Пирожки отнести?
Амели покачала головой:
— Нет, я отнесу сама.
— Тогда он занят.
— Врешь.
Орикад скорчил обиженную гримасу:
— Не-а…
Амели усмехнулась, взяла с противня два пирожка, которые не уместились в корзинку, и протянула демону:
— А если так?
Тот обрадовался, как ребенок. Ухватил в каждую ручонку и уже потащил в рот. Будто опомнился:
— Если так, то он в своих покоях. И ничем не занят.
Амели взяла еще один пирожок и протянула Орикаду:
— Видишь, как хорошо дружить.
Тот ничего не ответил, потому что набил рот.
Амели сняла передник, поправила платье. Взяла корзинку и решительно вышла за дверь: нет, сейчас все будет совсем иначе.
Глава 57
Амели тихонько постучала в дверь покоев. Прислушалась. Сердце колотилось, но страха не было. Дверь открылась сама собой, и Амели вошла.
Феррандо сидел в обитом бархатом кресле у окна, что-то читал в свете затухающего дня. Даже не поднял головы:
— Что вам угодно, сударыня?
— Я хотела поблагодарить вас за подарок.
— Вы уже благодарили.
Амели старалась быть терпеливой:
— Еще раз.
Он, наконец, оторвался от книги, поднялся, сцепил руки за спиной:
— Я слушаю. Благодарите.
Амели нелепо перебирала пальцами теплую корзинку:
