— Ваша милость…
— Мессир, — перебил Гасту.
— Мессир, неужто правду говорите? Исцелите?
Феррандо поджал губы. Синие глаза резали ножами. Он едва сдерживался. Амели очень жалела, что стояла здесь, на проклятом балконе, не могла успокоить его, смягчить, поддержать. Но он, казалось, взял себя в руки. Посмотрел сверху вниз:
— Вы ставите мои слова под сомнение, сударыня?
Та затрясла головой:
— Что вы, ваша милость. Вот, — она вытолкала парнишку вперед, — вот, ваша милость, сын. Пятнадцать годков — ни единого слова сказать не может. Немой с рождения.
— Пусть подойдет.
Толпа все так же мертвенно молчала, словно весь город онемел разом. Женщина потолкала сына к лестнице, люди расступались, давая дорогу. Мать и сын поднялись на помост, встали в почтительном отдалении. Та все толкала мальчишку вперед, но он артачился со страху.
Феррандо едва заметно махнул рукой:
— Подойди, мальчик.
Казалось, тот вот-вот упадет замертво. Лицо вытянулось, пальцы нервно сжимали полы не по размеру короткого сюртука. Наконец, Феррандо и мальчишку разделяла лишь пара шагов. Тот стоял, беспомощно озирался, глядя то в замершую толпу, то на мать. Взгляд метнулся на Феррандо, но парень тут же испуганно опустил голову.
— Ваша милость, — женщина сделала пару спорых шагов, — только ведь нет у нас ничего. Ни единого лура.
Феррандо снова поджал губы:
— Мне не нужны ваши деньги.
Горожанка будто успокоилась, закивала, сама себе, отступила на прежнее место.
Вновь повисла тишина. Амели до боли в пальцах вцепилась в перила, подалась вперед. Мари, со страху, что она перевернется, держала за юбку.
Феррандо пристально вглядывался в лицо мальчика, обошел вокруг. Тот сгорбился, вжал голову в плечи, стараясь стать меньше. Феррандо вскинул руку:
— Орикад!
Демон тут же подскочил, зная, что делать. Замельтешил вокруг парнишки, вычерчивая на деревянном настиле цветную мерцающую паутину линий и знаков. Тот стоял ни жив, ни мертв, казалось, вот-вот обмочится со страху на глазах у толпы.
Орикад закончил с пентаграммой и завис в отдалении, шлепая крылышками. Феррандо сделал шаг, вытянул руку, и паутина загорелась холодным цветным пламенем, из центра поднялся столб белого света, охватывая парнишку. В этот момент толпа ахнула и подалась назад, напоминая ковер водорослей под напором течения. Испуганные голуби захлопали крыльями и сорвались в небо.
Через несколько минут сияние исчезло, будто ушло в помост, пентаграмма погасла. Парнишка стоял совершенно растерянный, будто ошалелый. Хлопал глазами и боялся шевельнуться.
Феррандо отстранился на пару шагов, демонстрируя, что дело сделано:
— Скажи что-нибудь своей матери, мальчик.
Тот по-прежнему стоял истуканом. Наконец, неуклюже повернулся, посмотрел на мать. Но молчал. Толпа затаила дыхание.
Женщина подалась вперед, сцепила ладони, робко улыбнулась. В глазах светилась такая надежда, что было больно смотреть:
— Сынок, миленький, скажи.
Парнишка не решался. Долго стоял, озираясь. Наконец, беззвучно зашевелил губами. Все ждали с такой мукой, что она будто уплотняла воздух вокруг. Наконец, прошептал едва слышно:
— Матушка.
Феррандо поджал губы:
— Громче!
— Матушка! — голос разнесся над площадью.
Толпа в очередной раз охнула и разом загомонила. Стоял гвалт, как на птичьем базаре. Все будто ожили. Амели вздохнула с необыкновенным облегчением и без сил опустилась на стул.
Женщина рыдала, обнимала сына, снова и снова заставляла его говорить. И он говорил. А на лице было такое неподдельное ликование, что Амели вновь начала смахивать слезы.
Мари подала чистый платок:
— Ну, что вы, госпожа? Ведь все хорошо.
Амели кивнула:
— Потому что все хорошо.
Мать словно опомнилась. Подбежала к Феррандо и бухнулась на колени, намереваясь целовать руки, но тот спрятал их за спину:
— Поднимитесь, сударыня.
Она будто не слышала:
— Благодетель! Благодетель! Как же мне теперь благодарить вас?
— Поднимитесь, сударыня, и ступайте домой вместе с вашим сыном.
Она выслушала, как приказ, кивая на каждое слово. Поднялась, взяла сына за руку и стала спускаться. Толпа перед ними расступалась, давая дорогу, но за спинами снова смыкалась. Теперь люди приблизились вплотную к помосту, будто штурмовали. Кто-то уже лез на лестницу.
Доносились выкрики, каждый старался перекричать другого.
— Мессир!..
— Мессир!..
— Ваша милость!
— У меня дите!..
— У меня мать!..
— У меня!..
Началась такая свалка, что хотелось заткнуть уши. Феррандо окинул взглядом толпу, развернулся и исчез в ратуше. За ним ушли члены Конклава.
Вновь повисло молчание, потом послышались перешептывания. Теперь в людях проснулась жадность, но было поздно.
Вперед вышел Гасту, деловито потирая огромные ладони. Он поднял руки, призывая к тишине:
— Добрые горожане! — Горбун провозглашал с апломбом и даже каким-то артистизмом. — Отныне при заведении моей госпожи будет открыта контора, где каждый из вас, не важно, богач или бедняк, сможет оставить свою просьбу для мессира. Рассмотрев, мессир удовлетворит те, в которых увидит основание. Бесплатно, и без каких-либо кондиций.
— Этак и должность можно заказать! — донеслось из толпы.
— И дом!
Гасту усмехнулся, снова потер руки:
— Увы, добрые горожане. Будут удовлетворены лишь те просьбы, которые не имеют никакого другого разрешения, кроме магического вмешательства.
Азарт толпы сразу поутих. Ленивые мечтатели уже наверняка настроили в голове планов. Гасту тоже спустился с помоста, и теперь на площади возвышались лишь пустые кресла членов Конклава и статуя, которая, в свете произошедших событий, теперь мало кого интересовала.
Амели ушла с балкона в комнату. Феррандо уже стоял на пороге. Она бросилась к нему, прижалась к груди:
— Создатель, как я боялась! — Она подняла голову: — Ты сделал все это ради меня.
Он тронул губами ее висок:
— Ради нас. Ради нашего будущего. Ради нашего сына. Все было неправильно. Я во многом был не прав.
— А если их все это не убедило? Если напрасно?
Феррандо казался очень уставшим, но вполне довольным:
— Должно пройти время. Теперь только время покажет.
