– Иди-иди, – стараюсь говорить так, чтобы радость от ухода старого приятеля не перла изо всех щелей.
Наверное, не было в моей жизни более долгих двадцати секунд, чем то время, что Егор Васильевич шел до дери.
– Ах да, еще, – Егор останавливается, уже взявшись за ручку, прямо на меня смотрит, – мои двери открыты для любых нерешенных проблем. – Взгляд вниз, на стол. – От кого угодно.
Случайный взгляд? Нет, вряд ли, я не думаю.
Хотя что там… Я вообще не могу думать сейчас. Только нырнуть руками под стол, нашарить лохматую башку Ивановой. И натянуть её рот на свой член до самого предела. Ощутить сильный горловой рефлекс, мстительно улыбнуться и не отпустить рук. Потому что маленькая стерва сама напросилась!
Она задыхается, от того что член мой таранит её глотку. Давится. Слезы текут по лицу градом. Но в глазах – такая непримиримая жажда крови. Кажется – она удовлетворена, но в тоже время не насытилась этой своей подлостью.
И даже то, что рот её сейчас я бесцеремонно использую для своего удовольствия – её не смущает. Даже напротив, жажда моя, грубый напор будто что-то распаляют в ней. Иначе откуда вот эти разрастающиеся искры на дне зрачков?
– Нравится тебе? – шепчу, не отрывая взгляда от этих искр, раз за разом вбиваясь в вожделенный до безумия рот. – Нравится, что я из-за тебя с катушек съезжаю? Нравится, что так тебя хочу?
Почти умоляю, чтобы ответом было нет. Чтобы она замычала, укусила, головой, что ли, дернула.
Мне нужна боль, хоть какая-то, чтобы очнуться. Чтобы в голове было хоть что-то. Потому что сейчас – нет ничего.
И вздумай кто-то сейчас войти в кабинет – он увидит, как первый кандидат в деканы отчаянно и самозабвенно долбит в рот лучшую студентку следующего выпуска…
Ну укуси, девочка, ну же…
Умоляю!
Она двигает языком. Неумело, неловко, но как свойственно всякому новичку – попадает в цель, проходясь по особо чувствительному месту у основания члена.
Твою мать…
От вскипевшей внутри меня жары дышать просто нельзя.
Нет. Не в рот. Сейчас я так не хочу. Значит…
Выдернуть член изо рта – ощутить, как резко стискивается мир.
Сгрести девчонку за тонкий её жакет, вздернуть на ноги, и тут же с них уронить. Прямо на стол. На планы и бумаги, на все уже плевать сейчас! Юбку снова задрать, наотмашь рвануть колготки. Тонкая лайкра рвется под пальцами, ну и плевать на неё.
Когда первый раз вгоняю в нее член – слепну. Просто теряю способность видеть и слышать, мне остается только одно ощущение – нега. Жаркая и бескрайняя, чистая и незамутненная радость от одного только обладания этой маленькой гадюкой.
Она…
Так роскошна, глаз не отвести. Встрепанная, с недосохшими потеками слез от горлового минета, истерзанная и нанизанная на мою плоть моя прекрасная бабочка. Комкает пальцами какие-то бумаги. И мне уже плевать. Даже если это квартальный отчет какой-нибудь. Даже если он существует в единственном экземпляре. Напишу заново.
– Господи, как я тебя хочу, – сознаюсь со стоном и без спешки толкаюсь, – так вообще нельзя никого хотеть. А я тебя хочу. Слышишь?
– Слы-ы-ышу, – холера откликается шепотом и со вкусом тянет звуки, растягивая их до конца моего путешествия.
– Тогда принимай подачу!
Лучше ничего нет – брать её вот так, на бывшем моем столе, отчаянно, под звонкий треск расползающегося на куски мира.
Я хотел бы, чтобы она орала. Как было у меня дома – в полный звук сильных своих легких, так что мне и оргазм-то становился не нужен, лишь бы она не затыкалась. Но мы не у меня дома. Поэтому…
– Дыши! – не прошу, требую. То, что мне по праву положено за то лишь, какие гримассы кайфа с каждым моим толчком проступают на её лице.
– Дыши! – и сам пытаюсь делать это. Хотя бы это. Все остальное, увы, недоступно. На мой рык сбежаться могут все местные самцы. Даже те, которые лет двадцать назад уснули.
– Дыши… – и наконец получаю то, что хочу. Отчаянный выдох из самой её глубины. Тоненький всхлип – потому что не со всем своим кайфом холера справилась.
– Я… Не могу медленнее.
– Не надо, – шепчет, изнемогая, – лучше давай быстрее. Пожалуйста.
Знала бы сама, чего просит. Обрушиться на неё снова, снова войти в раж, снова и снова входить в неё, пока бьющееся подо мной девичье тело не забьется в сильнейшей из агоний…
Нет, девочка. Об этом меня просить не надо. Я сам с удовольствием в тебя сорвусь. Потому что больше я ничего не хочу. Только увидеть, как ты еще раз кончишь.
Она кончает так ярко, что насытиться этим зрелищем просто невозможно… Я ловлю каждую секунду её удовольствия, стараюсь впитать в себя как губка. Красивая. Растрепанная. Покрытая бессчетным количеством следов моих поцелуев и моих укусов. На моем столе, с задранной юбкой и расстегнутой блузкой. Губы искусаны, в глазах один только туман похоти. От каждого толчка в неё выгибается и бьется в последней стадии агонии. А уж как ей идут оргазмы…
После этой мысли раскаленной волной накрывает и меня.
– Девочка моя, – в голове ни единой мысли. Только жажда бесконечная, самая что ни на есть естественная жажда, которая может терзать мужчину.
Обладать. Своей. От и до!
Осознаю себя, навалившимся на холеру, распластанную по столешнице. Она еще тихонько похныкивает, подрагивая от затухающих последних волн оргазма. И у самого меня весь мир перед глазами кружится.
– Ты совсем с ума свихнулась? – шепчу тихо. – Ты что вообще натворила, дуреха? Зачем?
– А что? – Катерина не была бы в своем репертуаре, если бы тут же в её голосе не забряцали готовые к бою ятаганы. – Неужели вам не понравилось, профессор?
Понравилось ли мне? Такой риторический вопрос. Сейчас уже риторический. Когда внутри меня – бесконечная бездна удовлетворения плещется. Я бы даже повторить был готов сейчас.
Но когда её губы в первый раз касались моего члена, а я был должен смотреть в глаза Васнецову и говорить с ним – настроение было совершенно другим.
– Так все было для меня? – уточняю со всем имеющимся в запасе скепсисом, касаясь губами нежного плечика, с которого так красиво сполз рукав блузки, – Не для того, чтобы я перед проректором спалился, что у меня студентка под столом сидит? Лестно, холера, лестно. Было бы, не будь это враньем твоим очередным.
Она напрягается, пытается меня с себя столкнуть. Я выдерживаю паузу, не давая ей добиться желаемого, но дав ей минуту на осознание того, кто в нашей ситуации держит в руках вожжи, все-таки выпрямляюсь, позволяя ей сесть.
Пока сам застегиваю все расстегнутое, смотрю на неё почти безотрывно. Как приводит себя в порядок. И если застегнуть блузку и поправить юбку у неё отлично получается, то прочесать пальцами ее спутанную гриву – нет. Я покачиваю головой, тянусь к ящику стола. Бросаю рядом с её бедром расческу.
