– Вам чего, девушка-а? – манерно тянят фифа, всем своим видом транслируя мне мысль, что должно быть стыдно отвлекать людей от важных дел – разглядывания ногтей, если что.
– Мне джинсы! – хватаю первую попавшуюся тряпку на вешалке и шагаю в сторону примеречной.
– Девушка-а-а, – горе-консультант перегораживает мне дорогу, – вы на цену посмотрите.
Смотрю на неё и понимаю, что все она уже посчитала, и юбку двухлетней давности, которую я очень бережно ношу, и колготки дешманские, и ботинки из Кари.
Сумма итогового чека тут не то что на джинсы, на шарфик не наскребет.
– Вы “Красотку” смотрели? – в лоб спрашиваю.
Противница моя моргает ошалела.
– Да-а…
Ой, как хорошо. А ведь ответ мог быть отрицательным.
– Сцену в магазине помните? – моя собеседница все еще заторможенно кивает, не улавливая метафоры.
– Вы сейчас почти совершили ту же ошибку, – лучезарно улыбаюсь я. И отодвигаю недопродавщицу со своего пути.
Переодеваюсь быстро, не угрызаясь совестью от слова вообще.
Я потребитель. Я хоть все тут перемерять могу. И вообще – если они такие умные, в ЦУМ бы фигачили. Нет? Почему нет? Ах, аренда заоблачная?
Я намеренно избегаю мыслями Ройха. Просто потому что, кажется, я до верху наполнена острейшими кусками льда. Мешок упругой кожи. Боль чувствую, но не рвусь.
“Если после всего…”
После чего?
Что вообще он мне сделал хорошего?
Ну, денег подкинул, маме операцию я оплатила. Зато чувствую себя еше омерзительней, чем раньше.
И вот сегодня пожалуйста – “принципы за перепих отдала”. Спасибо хоть деньгами снова не швырнул, потому что вот сегодня я вышла от него ровно в том настроении, чтобы дойти до банкомата, обналичить “гонорар”, вернуться к “клиенту” и затолкать ему его деньги…
– Что, не подошло? – саркастично переспрашивает девица, которая, разумеется, не верила в чудо.
– Посадка отвратительная. И швы дрянные, – сладко улыбаюсь я, роняя ей вешалку с джинсами на руку.
Пусть не воображает там себе.
Мстительная я все-таки!
Вот сейчас – я ведь на Ройха бешусь. А сорвалась на этой – дуре, но все-таки гораздо меньше передо мной провинившейся.
Выхожу на улицу и смотрю на снег. Влажный рыхлый снег, сыплющийся сплошным потоком. Ох, уж этот апрель. Уходила с улицы – нормально все было. А теперь вот – сплошное непроглядное марево снега. И коленки даже в целых колготках начинают мерзнуть тут же.
Смотрю на небо, кутаюсь в куртку, позволяю все большему количеству снежинок запутаться в волосах.
Я и сама сейчас себя чувствую совершенно запутавшейся.
В какой-то степени… Может, он и прав…
Это только сосунки какие-нибудь будут гордиться, что им повезло подцепить стриптизершу. Они, мол, гибкие и в постели хороши.
А Ройху…
А что Ройху?
На секундочку, он вообще у нас охотник до студенточек-первокурсниц. Интересно, я в следующем году, наверное, для него уже из кондиции выйду, да? На пенсию по старости меня отправит?
У жгучих мыслей, что раньше успокаивали крепким сарказмом, сегодня почему-то не достает убедительности. Почему-то я потеряла уверенность. Хотя с чего бы вообще?
А тут еще и рядом совершенно неожиданно взвизгивают тормоза. Это ехавшая по улице мимо красная бэха резко разворачивается и грубо паркуется у обочины, прямо напротив меня.
С дороги слышны возмущенные вопли, но выскочившей из-за руля девице хоть бы хны. Она подлетает ко мне и хватает меня за плечи.
– Господи, Катька, вот ты где! Я с ума уже сошла! Ты какого черта творишь, а?
– Никакого черта я не творю, Ань, – произношу неожиданно с бесконечной обреченностью, – я с чертом трахаюсь. Только и всего.
В конце концов…
В конце концов, ей сказать можно.
Даже больше того, ей сказать нужно!
Должна же моя лучшая подруга узнать, что я реально её предала.
– Что? – Анька смотрит на меня ошалело, во все глаза таращится.
Не дошло еще. Ну конечно, как такое сходу осознаешь?
– Ты ведь все поняла, – я зябко кутаюсь в куртку, надеясь отогреться в ней от раздирающего меня на клочья льда, – ты на паре сегодня все еще поняла. Так ведь?
– Я поняла, – медленно с расстановкой произносит Анька, – что Ройх не оставляет тебя в покое. Что ты решила замутить с Костром, а он на нем за это отыгрался. И писал тебе. Угрожал?
– Ну… Наверное, можно так сказать, – я жму плечами, припоминая те СМС-ки, – только у нас с ним… Все зашло куда дальше.
Странно это – чувствовать себя обреченно, но все равно делать то, что только усугубит ситуацию. Но я так устала от этих полуправд, от гребаных секретов, которые должна хранить от подруги.
– Он тебя… – Анька замолкает и вглядывается в мое лицо огромными, темными глазами. Когда она нервничает – на её бледной коже даже веснушки проступают.
Сейчас я вижу их особенно четко. Будто это не веснушки даже, а родимые темные пятна.
– Идем, – Анька хватает меня за руки и тащит к своей машине, – идем, прямо сейчас. Еще не поздно.
– Не поздно для чего? – спрашиваю, не оказывая особого сопротивления.
– Я знаю, как это делается, – Анька говорит быстро и безапелляционно, – сейчас нам надо ко врачу. К женскому. Они напишут справку, подтвердят, что у тебя был половой акт. Этот урод предохранялся?
– Н-нет. Кажется, н-нет, – от осознания этой мысли меня резко встряхивает. А ведь и правда. О презервативе в деканском кабинете и речи никакой не было.
Надо, что ли, таблеточку экстренной контрацепции купить…
– Козлина! – Анька яростно встряхивает густой гривой своих вьющихся волос, – Ну ладно. Тем лучше. У тебя, может, даже анализ возьмут, чтобы подтвердить, с кем был секс. А потом едем в полицию, пишем заявление на этого мудилу. А потом… Потом к папе. Он его на всю Москву ославит. Он не подойдет к тебе больше.
– Нет!
Я вырываюсь так резко, Анька даже чуть не теряет равновесия от моего рывка. Замираю на месте каменной статуей. Всем видом показываю, что не собираюсь сдвигаться с места.
– Я не пойду, Ань, – качаю головой я, – не пойду. Никуда не пойду. Ни ко врачу, ни в полицию, ни к твоему отцу. Нет!
– Кать, – Анька шагает ко мне, руки опускает на плечи, – послушай меня, пожалуйста. Он ничего тебе не сделает. Он сядет. Сядет за изнасилование. Но ты не должна позволять ему и дальше держать тебя на крючке. Не ведись на угрозы. Чем таким он тебя запугивает, что ты сломалась? Ты… Ты ведь сильнющая. Я так тобой восхищалась…
