– Пока, уже – мне это не интересно, – отрезает Васнецов так же нейтрально, – у нас ученый совет послезавтра по вопросу перевыборов декана для строительного факультета. Вы сейчас уже почти сорвали мне это мероприятие. Отсюда вы выйдете только после того, как мы разрешим эту вашу дилемму с домогательствами.
– Нечего разрешать, – Ройх пожимает плечами, – если меня не переизберут с имеющейся старой претензией – пусть не переизбирают.
– Ваш голос, Катерина? – взгляд Васнецова падает на меня. – Вы хотите сказать, что пойдете на любую идиотскую выходку, лишь бы доказать собственную виновность?
– Пойду, – киваю без сомнений. Сейчас – уже даже из принципа.
– Зачем ты в это лезешь? – интонации Ройха спускаются до тихого рыка. – Тебя никто не просил.
– А меня не надо просить, – огрызаюсь, скрещивая руки на груди, – если я могу хоть что-то исправить – сама все сделаю.
– Ничего ты уже не исправишь, холера, – цедит Ройх, глядя на меня с явным желанием высосать всю кровь, – после того, как ректор получит запись, в которой ты треплешься про библиотеку – я все равно не смогу вернуть должность. На кой ляд ты лезешь на рожон и пытаешься добиться собственного отчисления?
– Затем, что если я сейчас отзову претензию, тогда есть шанс, что тебя после этой записи хотя бы совсем не уволят, – рычу в ответ, потому что нет моих больше сил сдерживаться. Он меня уже конкретно достал.
Нах мне не нужно его благородство. Своего – хоть залейся, хоть упейся, хоть утопись!
Слева прокашливается проректор. Как гром среди ясного неба – напоминание, что мы вообще-то тут не одни. Забылись – причем оба, Ройх, как и я, откровенно сконфуженно косится на Васнецова.
– У вас все очень запущено, господа, – Егор Васильевич неодобрительно покачивает головой, постукивая ручкой о край стола, – но как я уже и говорил, мне на это плевать. О какой записи вы говорите? Что должно выплыть?
Так уж выходит – мы переглядываемся как сообщники.
– Ну же, – поторапливает Егор Васильевич, – господа, я не могу вам помочь, если не знаю, в чем именно вам нужна помощь.
– Вряд ли ты тут поможешь, – Ройх покачивает головой, – даже твои возможности не безграничны.
– И все-таки?
Под пытливым взглядом второго лица в университете стоять оказывается неудобно. Я бы с большим удовольствием спряталась от него куда-нибудь – хотя бы в шкаф, а лучше – за Ройха. Но я ограничиваюсь тем, что просто сажусь в кресло. Замечаю пристальный взгляд Ройха. Понимаю, почему он молчит. Это ведь не только на него компромат. Но и на меня. Информация о том, что я трахалась с преподавателем в библиотеке вряд ли хорошо скажется на моем личном деле. А сколько на мою голову выльется грязи…
– Расскажи, – я пожимаю плечами, – все равно все узнают уже вот-вот.
Ройх чуть покачивает головой, будто имеет какие-то возражения против этой мысли, будто знает способ, по которому я поднимусь со дна. Но все же начинает. Скупо, неохотно, выдавая Васнецову детали только благодаря его въедливым уточняющим вопросам.
– Ох, Юл… – в конце рассказа Егор Васильевич прикрывает глаза ладонью. Да-да, без фейспалма эту историю слушать невозможно.
– Я ведь тебя просил вести себя потише…
– Строго говоря, в тот раз мы и были тише воды, ниже травы. Нас никто не слышал. Да, холера? – от его развязного тона меня бросает в жар. Я понимаю, что он делает этим своим демонстративным пренебрежений правил и норм. Пытается переключить огонь на себя. Любыми средствами.
Впрочем, Васнецову, кажется, и правда фиолетово, что и как говорит Юл. Он явно где-то на своей волне. Минуту думает, потом встает из кресла. Зарывается в ящик стола. Достает ключи, а я успеваю заметить блестящий браслет наручников, прикорнувший сбоку от бумаг. Ох, ничего себе. Это ему зачем? Нерадивых студентов к граниту науки приковывать?
– Посидите тут десять минут, господа, – произносит Егор Васильевич, закрывая ящик и пряча от меня его интересное содержимое, – десять минут. Не убейте друг друга, умоляю. В этом году нет в смете ремонта моего кабинета.
– Ты идешь… – Ройх замолкает, предлагая другу самому закончить его вопрос.
– К ректору, – отрезает Егор Васильевич, – спасать ваши задницы от расправы. Если успею до того, как он или его секретарь прослушают запись – вы спасены, нет – рекомендую вам обоим готовиться к худшему. Филимонов и так на пределе терпения, и вы уже в печенках у него засели.
Тишина, в которой Егор Васильевич нас оставляет – глухая, густая, колючая. Я не смотрю на Ройха, а вот он на меня очень даже. И взгляд у него, ой, какой недобрый.
– И почему это я не помню, как ты ко мне на колени лезла на зачете, холера?
– Откуда же мне знать, – с вызовом отвечаю, – очень похоже на ранние признаки склероза. Вы с врачом советовались? Может, он вам витаминки какие пропишет?
– Я тебе сам сейчас пропишу витаминок, – в его голосе тьма и бешенство, от них бежит по спине волна за волной мелких мурашек.
Я кошусь на висящие на стене часы.
– Восемь минут в резерве. Даже если я буду согласна – вы почти нихрена не успеете. А я не буду согласна, так что…
Вижу краем глаза, как меняется его лицо. Он согласен. Ну и ладушки.
От греха подальше отхожу к окну. Это на самом деле самый удобный способ под предлогом праздного любопытства отвернуться от собеседника.
Другое дело, что это дает лишь повод на него не смотреть. Но остаются и другие чувства.
Скрип… Паркет в кабинете проректора красивый, но не новый. И требует ремонта. И даже под неторопливыми, осторожными шагами половицы поскрипывают.
Скрип. Скрип. Скрип.
Я могу сказать себе, что ненавижу его, что не хочу быть его развлечением, что могу просто взять и уйти. Я все что угодно могу себе сказать. Это не изменит того, что от одного только запаха соли и эвкалипта – горьковатого и терпкого его парфюма, обволакивающего меня почти осязаемым облаком, у меня во рту становится суше, чем в самый жаркий день в Сахаре. А еще…
Я его чувствую. Не только запах, но еще и жар, сухой и терпимый, когда между нами хотя бы шесть шагов, и достигающий температуры вулканического пекла, как только он оказывается рядом. Так близко, что ему не приходится тянуться, чтобы провести пальцами вдоль по моей спине.
Черт…
Тихий всхлип срывается с моих губ бесконтрольно. Придушенное удовольствие, задавленная, но не убитая насмерть ответная реакция. Мое чистосердечное признание и мой приговор.
– Что, совсем-совсем не согласилась бы? – Ройх шипит мне на ухо жестоким пьянящим шепотом, а сам – уже стиснул и прижал меня к себе. Пока еще не лапает, просто скользит по моему телу змеями-руками. И такая в нем сила, что гордость решает даже не разлеплять глаз. Ори не ори, брыкайся не брыкайся – это мертвая хватка спрута. У меня нет шансов выбраться из неё. Тем более сейчас, когда задремавший было яд снова зашумел в моей крови.
