Смахиваю несколько, но понимаю, нереально – их слишком много. И все однотипные какие-то – сплошь от парней, знакомых и не очень, и все с фотографиями. Фотографии в уведомлениях, конечно, не показывают.
И слава богу!
Случайно тыкаю в одно такое сообщение и оно раскрывает мне приложение соцсети. Во всех прелестях вздыбленного и готового к труду и обороне дикпика.
«Любишь такие члены?» – приложено к фотографии.
Это… Мне повезло так, или они все такие?
Все!
В личке ВК пятьдесят шесть сообщений и пока я проглядываю мельком еще два, пятьдесят шесть, вместо того чтобы уменьшиться на два, превращается в пятьдесят девять.
Нет, определенно случился какой-то трэш? Почему вдруг почти сто человек решили скинуться мне в личку своими причиндалами?
Заглядываю в уведомления, и среди новостей от групп из подписки нахожу одно упоминание. Щелкаю. Вылетаю в группу нашего универа. А там…
«Восходящая звезда столичной архитектуры» – и видео под коротким издевательским комментарием. На превьюшке видео – я. На пилоне «голой сцены», в клубе Марка. В золотистых шортиках и без лифчика. Кто-то снял мое выступление на видео. И залил его в общий доступ в группу университета. У видео уже сейчас почти тысяча просмотров, что в рамках нашего университета означает однозначный хит.
А я-то думала, что раньше была на дне. Так вот оно где, оказывается!
33. Лучик
– Катя? Катя? Проснитесь же…
Я не хочу реагировать на голос, что так настойчиво пытается меня разбудить. Все мое существо – инертное, тяжелое, измученное. Я устала. Боже, как же я устала.
И все-таки… Надо!
Сажусь. Тру кулаком глаза, понимаю что сама – смертельно замерзла, а глаза опухли самым страшным образом. Спала на улице. На лавочке. Скукожившись в клубок. И как не околела – тот еще вопрос. Наверное, дело в том, что я просто не успела. Ноги никак не давали мне упасть и уснуть, ноги несли меня, несли, несли. А принесли куда?
– Так, давайте вставайте, – жесткая мужская рука сжимается на моем плече, – вам срочно нужен горячий чай.
К своему удивлению я понимаю, что голос-то не чей-нибудь – а Бориса Леонидовича Куприна, лечащего врача моей мамы. И ведет он меня не куда-нибудь – а в светлый холл их частной клиники.
Боже, вот это принесло меня! А ведь точно помню, как выгружалась полуослепшая от шока из машины Капустина тык в тык перед общагой. Как пронзительный и похабный присвист одного из курильщиков хлестнул по лицу пощечиной.
Как развернулась и пошла куда-то, не разбирая куда.
Как услышала за спиной шаги, голоса с предложениями “огласить мой прайс”. Как развернувшись с отчаянной дури врезала наглому мудозвону сумкой по морде. И кулаком потом. И ногами, когда каким-то чудом сбила его с ног.
Наверное, именно это и называют состоянием берсерка – когда рвущийся наружу гнев и боль, ослепляют, лишают рационального мышления. Зато дают силу, бескрайнюю – и возможность не чувствовать боли.
От мудозвона меня отшвырнули.
По всей видимости – я выглядела достаточно стремно, чтобы никто из его дружков-утырков не рискнул продолжать.
Я смогла уйти.
А прийти в себя – не смогла.
– Извините, – шепчу и пытаюсь как-нибудь аккуратно выбраться из настойчивой хватки Бориса Леонидовича, – я… я не должна была так заявляться… Не надо мне никакого чая.
– Какая чушь, – Борис Леонидович встряхивает головой категорично, – только чай вам сейчас и нужен. И шоколад. Знаете, это ведь самое лучшее средство от дементоров?
– Дементоров? – колкие, истеричные смешки слетают с моих губ. – Тех самых? Из сказки?
– Не только в сказках водятся кошмары, – весело откликается Борис Леонидович и кивает проходящей мимо него медсестре, – а о магических и антидепрессивных свойствах шоколада написано не одно мистическое и научное исследование. Не капризничайте, Катя, мне вчера презентовали коробку швейцарского первоклассного шоколада. Я собирался угощать им возможных девушек, но вам оно, кажется, нужнее.
Упертый все-таки мужик. Зевнуть не успеваю, как оказываюсь в огромном кресле— мешке в его кабинете. И на колени мне опускают пресловутую коробку.
И чайник начинает уютно шуметь.
Как отсюда сбежать?
А может…
Устала бегать…
– Простите, Борис Леонидович, боюсь, что вашим девушкам шоколада не останется. Мне нужны все ваши стратегические запасы, – произношу обреченно, понимая, что ноги не хотят никуда идти, да и вообще – больше всего я хочу пледик. Укутаться, согреться и уснуть. Лет на сто. Пока из памяти людей этот позор не сотрется и из интернета запись не удалится.
– Без проблем, – врач пожимает плечами и улыбается, – будем считать, что вы меня спасаете, Катя. Мне нельзя столько сладкого. А вы – молодая, красивая, вам можно! Угощайтесь. Только я хочу кое-что взамен?
– Что? – моя пасмурная натура вскидывается настороженно, чуть не иголки растопыривает.
– Расскажите, что у вас случилось. – просит Борис Леонидович, – на вас лица нет. А вы боец – это совершенно на вас не похоже.
Смотрю на него минуту, смотрю другую. Думаю.
Наконец пожимаю плечами.
В конце концов, какая разница? Об этом уже знает пара тысяч человек народу. Узнает еще один. И пусть после моего рассказа обеспокоенность в его глазах наверняка сменится брезгливостью. Пусть.
Я хотя бы выговорюсь.
К моему удивлению – рассказ не производит на Бориса Леонидовича грандиозного впечатления. Он не меняется в лице, просто слушает, а когда дело доходит до финала вчерашнего дня – достает из ящика стола серебряную гравированную фляжку.
– Вам ведь есть восемнадцать, Катя? – зыркает на меня испытующе, потом морщится, ловя себя на глупости. – Ну точно есть, вы же являетесь нашим клиентом. И контракт на вас оформлен.
– Ага, – без лишних слов и реверансов подставляю чашку под фляжку. Чай с коньяком сейчас – не такая и плохая идея.
– И что вы думаете? Это ваш профессор выложил ту запись? – осторожно спрашивает Борис Леонидович, когда я замолкаю и утыкаюсь в чашку, пытаясь утопить в ней моё горе. – Но зачем ему это?
– Эта запись… Она с самого первого моего выступления в образе космической принцессы, – неохотно поясняю, – именно на этом выступлении он оказался в клубе. Именно после него заказывал первый свой приват.
А на вопрос зачем я отвечать не хочу.
Он ведь…
Он ведь специально вчера удалил меня с поля, послал за Анькой. Лишь бы глаза не мозолила, после отказа. А еще – это он сказал мне напоследок, что я пожалею.
