В августе Джиллиан, подруга по педагогическому колледжу, пригласила ее погостить на ферме у своих родителей на длинные, по случаю банковских каникул,
[40]
выходные. В колледже они сошлись, потому что были старше большинства своих сокурсниц. Близкими подругами они не стали — хотя Джиллиан питала на этот счет некие иллюзии, — но с ней было легко, она была забавная, циничная, но не зануда, поэтому после долгих и упорных дебатов с самой собой (проводившихся по любому вопросу) Каролина все-таки приняла приглашение. От выходных в деревне вреда не будет, решила она.
Все прошло чудесно, лучше не бывает. У Джиллиан оказались очень славные родители, ее мать все время их чем-нибудь подкармливала, а они и не возражали. Как замечательно, говорила мать Джиллиан, что они такие независимые девочки, и работа у них хорошая, и кредит на жилье, и свобода, — но на самом деле она хотела сказать, что Джиллиан, их единственной дочери, уже порядком за тридцать и не пора ли, собственно, подарить родителям внука?
В чистой и уютной гостевой комнате Каролина выспалась лучше, чем за многие годы, возможно, потому, что вокруг было так мирно. Лишь блеяли овцы, горланили петухи и птицы пели не умолкая, да изредка бурчал трактор. Пахло свежестью, и она вдруг поняла, как давно не дышала по-настоящему чистым воздухом. Окно спальни выходило на простор холмистых зеленых равнин, сшитых и окантованных серыми каменными стенами, бегущих вдаль, насколько хватало глаз, за горизонт, и она подумала, что, пожалуй, такого потрясающего вида из окна у нее никогда еще не бывало (зато мерзких было хоть отбавляй). Так что сперва она влюбилась в местный пейзаж, а потом уже — в Джонатана, который в некотором смысле являлся продолжением и воплощением этого пейзажа.
А еще было жарко. Она не ожидала такой жары от Йоркшира, с другой стороны, она и не знала, чего ожидать, потому что никогда раньше там не была. («Как, вы никогда не были в райском графстве?» — с притворным ужасом воскликнул Джонатан. «Я вообще мало где была», — прямо ответила она.)
В субботу вечером Джиллиан повела Каролину на сельскохозяйственную ярмарку, маленькую, только для местной долины, «совсем не то, что Большая йоркширская выставка, скорее просто праздник». Ярмарку устраивали в поле, в паре миль от их дома, на окраине деревушки. «Тебе понравится, там как на старинной открытке», — обещала Джиллиан, и Каролина улыбнулась и промолчала, потому что хотя здесь очень красиво и по-йоркширски (ведь Йоркшир не столько место, сколько состояние души), но это все равно деревня. Но Джиллиан не обманула, деревушка и впрямь оказалась буколическим идеалом: горбатый мостик, окаймленный высокими желтыми ирисами ручей, вьющийся меж серых каменных домов, старая красная телефонная будка, маленький почтовый ящик на стене и зеленые лужайки, на которых паслись упитанные белые овцы. («Это йоркширские овцы, — сказал Джонатан, — они крупнее других». Несколько месяцев спустя она поделилась этим сокровенным знанием с коллегой, которая чуть не лопнула от смеха, а Каролина почувствовала себя идиоткой. Но к тому времени у нее на пальце красовалось кольцо с рубинами и бриллиантами, некогда принадлежавшее матери отца Джонатана. Позже его собственная мать, Ровена, сказала ей, что в свое время отказалась от этого кольца и вытребовала себе новые бриллианты — от «Гаррарда», — потому что не желала «ходить в обносках».)
Само собой разумеется, впервые очутившись на сельскохозяйственной ярмарке, Каролина была просто очарована. Да, именно это с ней и случилось: она была очарована, заколдована и одурманена — причесанными овцами, и коровами в рюшечках, и намытыми хрюшками; палатками, где предлагали отмеченные наградами джемы и бисквиты, вязаные шали и распашонки и все сорта кабачков, и картофеля, и лука, и роз; членами Женского общества, подававшими чай с пирожными в теплой, пахнущей травой палатке, викарием — толстяком с румянцем любителя выпить, который открывал ярмарку и рассказывал анекдоты (ничего общего с преемником, Джоном Бёртоном). Еще там были фургон с мороженым, спортивная площадка для детей и маленькая безупречная старинная карусель. Как-то чересчур. Смешно даже. Казалось, вот-вот покажется паровоз и из вагонов выйдут герои «Биения сердца»,
[41]
будь оно неладно. Но вместо этого в кадр уверенным шагом вошел Джонатан Уивер.
— Это от конкура у него такие бедра, — шепнула Джиллиан. — Он любитель, но, говорят, мог бы далеко пойти.
Ну нет, теперь стало похоже на роман Джилли Купер.
[42]
— Нетитулованная аристократия, — продолжала Джиллиан. — Ну, знаешь, древний род, возделывают эту землю со времен Вильгельма Завоевателя, типа того. Только они дилетанты, а не настоящие фермеры, — едко добавила она.
— Это почему?
— У них всегда был другой источник дохода, и не один: дома под аренду в Лондоне, земля, работорговля — все, на чем обычно делают деньги. Поэтому они играют в фермеров, держат образцово-показательное стадо красных девонширских, а овцы у них как барашки Марии-Антуанетты, а здесь овцеводческий край, не будем забывать, где овца — это овца, и во всех-то коттеджах на ферме у них ремонт и центральное отопление, а еще они восстанавливают приусадебный огород на средства Национального треста, ни больше ни меньше.
Каролина не слишком поняла эту диатрибу фермерской дочери, поэтому просто сказала:
— Да уж.
А Джиллиан рассмеялась и добавила:
— Но, Бог свидетель, я бы затрахала его до смерти хоть сейчас.
Она вспомнила, как стояла перед выставкой «лучшего земляничного джема». Банки с клетчатыми «чепчиками» поверх крышек, подписанные в стиле «Сельского дневника эдвардианской леди»,
[43]
были украшены наградными розеточками и маленькими «похвальными» карточками, и она подумала, что лучший джем нужно пробовать, а не просто смотреть на него, и тут он возник рядом и представился, и вот она уже в его «рейнджровере», они едут к нему домой — а промежуточные события из ее памяти выпали. Он выдал что-то вежливое насчет «заглянем ко мне, выпьем чаю», но ею, конечно, двигала похоть, чистая, неприкрытая, слишком долго сдерживаемая похоть, — поэтому она бросила Джиллиан, которая была в ярости (вполне справедливо) из-за того, что подруга у всех на виду отчалила с едва знакомым мужчиной.
Они ехали по длинной прямой дороге, мимо парка, и только минут через пять она осознала, что и дорога, и парк, и все остальное принадлежит ему, — то есть, на секундочку, ему принадлежит целый пейзаж. И хотя именно похоть усадила ее в машину, она искренне предполагала, что его приглашение на чай подразумевает элегантную, светлую гостиную, в которой будут картины с лошадьми и собаками, большие диваны, обитые бледно-лимонным дамасским шелком, и рояль, уставленный семейными фотографиями в тяжелых серебряных рамках (пищей для этого образа явно послужила школьная экскурсия в замок). Она уже представляла, как робко усядется на краешек одного из лимонных диванов, а мать Джонатана займет место хозяйки у чайного подноса с изящным старинным фарфором и будет вежливо расспрашивать ее о «захватывающей» городской жизни.
