— Вы не поможете мне? — спросила девушка.
— Нет, — сказала Амелия.
— Милли, ради бога. — Джулия бросила лизаться с собакой и принялась рыться в сумочке в поисках кошелька. — От сумы да от тюрьмы — сама знаешь.
Джулия вытащила пятифунтовую банкноту — вообще-то, эту пятерку она заняла у Амелии — и протянула девушке, которая взяла деньги с таким видом, будто делала Джулии одолжение. Дело было вовсе не в деньгах, не денег она просила. Она попросила Амелию помочь, и Амелия отказала. Потому что не могла ей помочь, не могла помочь никому. И меньше всего самой себе.
— Она потратит их на наркотики, — сказала она Джулии, когда они отошли подальше.
— Пусть тратит на что хочет. Кстати, наркотики — не такая уж плохая идея. Если бы я была в ее положении, то тратила бы деньги исключительно на наркоту.
— Она из-за наркотиков в таком положении и оказалась.
— Откуда ты знаешь. Тебе ничего о ней не известно.
— Мне известно, что она клянчит деньги у тех, кто зарабатывает их потом и кровью.
Дожили, на старости лет превратилась в фашистку. Скоро она начнет требовать, чтобы вернули виселицы и публичную порку, ну, может, не порку, но смертную казнь — точно. В конце концов, почему бы и нет? В мире и без того перенаселение, а отморозки, которые мучают детей и животных и мачетят невинных, — они только место занимают. «Отморозки» — словечко из пролетарской «Сан». Если и дальше продолжать в том же духе, пора отписываться от «Гардиан».
[58]
— Можно сказать «мачетить»? — спросила она у Джулии.
— Думаю, нет.
Ну все, конец, она стала обращаться с английским языком как американцы. Цивилизация скоро падет.
Они остановились перед забегаловкой с бургерами, кишащей студентами языковых школ. Амелия испустила страдальческий стон. Если эти иностранцы и пополняют свой словарный запас в Кембридже, то исключительно непристойностями и разновидностями фастфуда.
В Лондоне Джулия часто делала контрольные закупки для одного агентства — проверяла качество обслуживания в бургерных, пиццериях, популярных магазинах одежды и крупных аптечных сетях. Для нее это было практически равно актерству, а в качестве бонуса она обычно оставляла себе покупки или ела заказанную еду. В агентстве очень обрадовались, что она оказалась в Кембридже, у них как раз там сейчас не хватало сотрудника.
— Так, — Джулия сверилась с бумажкой, — нам нужно заказать один гамбургер с жареной картошкой и один бургер «цыпадрип» без картошки, большую колу, банановый молочный коктейль и клубничную шугу.
— А это последнее — что?
— Мороженое. Типа.
— Я не буду заказывать «цыпадрип», — заявила Амелия. — Даже чтобы спасти тебе жизнь, я бы не стала такое говорить вслух.
— Еще как стала бы. Не переживай, я сама все закажу. Едим, кстати, здесь, а не с собой.
— И вообще, нет такого слова.
— Мы же не с филологической точки зрения еду оцениваем. Мы проверяем уровень обслуживания.
— Можно мне просто кофе?
— Нет.
Джулия снова расчихалась. Амелии всегда было неловко, когда сестра разражалась серий неудержимых, оглушительных, как пушечные залпы, «апчхи». Амелия однажды услышала от кого-то, что по тому, как женщина чихает, можно угадать, какой у нее будет оргазм. (Как будто это кому-нибудь интересно.) Даже вспоминать об этом было неприятно. На случай, если это общеизвестный факт, Амелия зареклась чихать прилюдно.
— Ради бога, выпей еще зиртека, — сердито сказала она.
В подобных местах Амелии всегда было крайне неуютно. Она чувствовала себя старухой и снобкой — неприятно, даже если и правда. Джулия же, истинный хамелеон, моментально приспосабливалась к любым обстоятельствам; в настоящий момент она выкрикивала свой заказ прыщавому юнцу за прилавком (они хоть руки-то моют?), изображая эссекский акцент, который она, вероятно, считала плебейским, но который совершенно не вязался с ее нарядом. На Джулии было очень странное пальто, словно с рисунка Бердсли.
[59]
Амелия только сейчас его рассмотрела. Такое яркое, что потерять Джулию из виду не представлялось возможным в принципе, разве что она улеглась бы на холм, покрытый зеленой летней травой, и тогда стала бы невидимой. Когда Оливия стала невидимой, на ней была хлопчатобумажная ночная рубашка, которую в свое время носили все они. Изначально ночнушка была розовая, но Оливии досталась уже застиранной и бесцветной. Амелия видела ясно как день, как она залезает в палатку в этой застиранной рубашке и розовых тапочках-кроликах, прижимая к груди Голубого Мышонка.
Пальто было Джулии велико. Пока она маневрировала с подносом в толчее иностранных студентов, распахнувшиеся зеленые полы волочились следом. Амелия бросала во все стороны резкое «извините-простите», но толку от этого было мало: расчистить проход удавалось только локтями.
Когда они наконец добрались до свободного столика, Джулия со смаком вгрызлась в бургер:
— Ням, мясо.
— Ты уверена? — поинтересовалась Амелия. Ее бы вырвало, возьми она что-то из этого в рот.
— Это точно мясо. А вот какого животного — другой вопрос. Или из какой части животного. Вон мы бычьи хвосты же ели, и ничего.
— Целое поколение детей вырастет, называя курицу «цыпадрипом».
— Есть вещи похуже.
— Например?
— Метеориты.
— Возможность столкновения Земли с метеоритом не означает, что мы должны примириться с американизацией нашего языка и культуры.
— Ой, Милли, заткнись, я тебя умоляю.
Джулия поглотила «цыпадрип», но клубничная шуга оказалась не под силу даже ей. Амелия с сомнением понюхала молочный коктейль. На вкус он был совершенно ненатуральный, как будто его сделали в лаборатории.
— Здесь одна химия.
— Везде одна химия.
— Разве?
— Ладно, — оборвала ее Джулия, — хватит болтать, принимаемся за работу, — Она достала анкету и ручку. — «Продавец с вами поздоровался?» Да уж наверняка.
— Почему ты не наденешь очки? Ты же без них ничего не видишь.
— «Что сказал продавец?»
— Джулия, ты безнадежна.
— По-моему, он сказал: «Мэм? Добрый день?» Видимо, австралиец.
— Не знаю, не обратила внимания. Джулия…
— Они все австралийцы. Вся британская рабочая сила из Австралии.
— Джулия… Джулия, послушай меня, когда Виктор проверял твои задания по математике у себя в кабинете, он ничего такого не делал? Не приставал к тебе?
