«Значит, ты собираешься работать после свадьбы?» — спросила у нее Ровена в душном свадебном шатре, и Каролина кивнула, не считая необходимым вдаваться в детали. На воротнике Ровениного костюма из кремового шелка-сырца красовалось сочное пятно ярко-оранжевой пыльцы; Каролина надеялась, что химчистке оно не покорится.
Все в деревне хором твердили, как это трудно — быть директором школы, на деле же это было проще простого. Дети были просто прелесть, славные деревенские ребятишки: всего-то один с легким нарушением внимания, пара чесоточных, один отъявленный хулиган и, по статистике, еще должен был быть мальчик для битья (или девочка), которого (или которую) Каролина пока не вычислила. Практически все сносно читали (чудо), знали старые дворовые игры. Их жизнь подчинялась сельскохозяйственному календарю, так что праздник урожая действительно был праздником урожая, а весной на урок «Покажи и расскажи» кто-то привел самого настоящего, всамделишного ягненка. Было даже майское дерево
[96]
на деревенской лужайке, вокруг которого дети танцевали, думать не думая о фаллической символике. Она полюбила эту работу и надеялась, что в случае развода сможет ее сохранить: при их феодальных порядках всем в округе заправлял помещик, а помещиком фактически являлся Джонатан. Не то чтобы она собиралась разводиться, но с трудом верилось, что так будет продолжаться вечно. Всему когда-нибудь приходит конец. Нельзя постоянно быть на шаг впереди. Не важно, как давно тебя потеряли, рано или поздно тебя найдут.
К тому же без работы ей здесь не выжить. Чем бы она занималась все дни напролет? Джонатан вот придумывал себе занятия. Постоянно заходил в фермерскую контору или мерил шагами холмы, осматривая поля и изгороди, но, чтобы управлять фермой, у него был управляющий, и все точно так же шло бы своим чередом, и не ходи он в контору, и не смотри на изгороди. Он часто брал с собой дробовик и стрелял дичь, мол, где ферма — там и охота, но на самом деле он просто любил стрелять (или убивать). Он был метким стрелком и хорошим учителем, и вскоре Каролина открыла в себе талант к стрельбе. Но по зверью она не стреляла в отличие от Джонатана — только по мишеням, летающим тарелкам и консервным банкам. Ей нравилось огнестрельное оружие, нравилось ощущать в руках его тяжесть, нравился момент совершенного равновесия за миг до того, как спустишь курок, когда уже понятно, что попадешь в цель. Поразительно, что можно было преспокойно разгуливать по окрестностям (пусть даже по своим собственным), размахивая смертоносным оружием.
Когда Джонатан не притворялся, что управляет поместьем, и не отстреливал маленьких и беззащитных, он выезжал на одном из материнских гунтеров. У Каролины постоянно спрашивали: «Вы ездите верхом?» — и никто не верил, когда она отвечала, что нет. Ровена, разумеется, была «прекрасной наездницей», а Джемима, судя по всему, за годы брака с Джонатаном с лошади не слезала вообще. Знакомые вздергивали брови, как-де Джонатан мог жениться на той, что рысь от галопа не отличит, но ему было до звезды, любит ли она лошадей. В этом было одно из его несомненных достоинств — ему было все равно, чем она занимается, даже больше — все равно, чем в принципе занимаются другие люди. Она не сомневалась в том, что это — нарушение социального поведения; в другой жизни его вполне могли бы объявить психопатом. Психопаты повсюду, это необязательно убийцы, насильники или маньяки. Психопатические наклонности — такой диагноз поставили Каролине. Точнее, не Каролине, а той, кем она была прежде. Каролина считала, что врачи дали маху. А кто определенно социопат, так это Джеймс: вот к чему приводит селекция.
Их мать Джемима прошлым летом приезжала в гости. Она была как статуэтка тончайшего английского фарфора и превосходно ладила с Ровеной. Они запоем обсуждали подпруги, мартингалы, красных девонширских и проблемы с «верхним лугом» — Каролина даже не знала, что у них есть «верхний луг», не говоря уже о проблемах.
— И все-таки… почему ты развелся? — спросила она, держа Джонатана в скользких, жарких, посткоитальных объятиях, покуда в полумиле от них Джемима укладывалась своей изящной белокурой головкой на подушки из пуха венгерского гуся, по сто двадцать фунтов за штуку, в одной из трех гостевых спален вдовьего домика.
— Боже, — простонал Джонатан, — Джем была такая зануда. Ты даже представить себе не можешь, Каро.
И он грязно гоготнул, перевернул ее на живот и вошел в нее сзади — что ни говори, выносливости ему было не занимать. И, полузадушенная собственными подушками (стоившими не многим дешевле), она подумала, интересно, давала ли Джемима в попу, и решила, что вряд ли, но с девушками из высшего общества никогда не знаешь наверняка, они такие фортели могут выкинуть, о которых «деревенские свиньи» и не слышали.
Они провели медовый месяц на Джерси, потому что в последний момент Каролина обнаружила, что у нее нет паспорта. Джонатану было все равно, кроме Северного Йоркшира его как-то мало что интересовало. Она могла бы получить паспорт: у нее было свидетельство о рождении на имя Каролины Эдит Эдвардс. «Эдит» — это, наверное, в честь бабушки, думала Каролина, слишком уж старомодное имя для 1967 года. «Каролина Эдвардс» была на шесть лет моложе Каролины, хотя, понятно, не дожила до ее возраста. Та Каролина умерла, прежде чем ей исполнилось пять; могильная плита сообщала, что она «призвана ангелами», в свидетельстве о смерти же фигурировала прозаическая лейкемия. Каролина навестила могилу Каролины Эдит Эдвардс в Суиндоне и принесла ей скромный букет в благодарность за подаренную личность, хотя она и была скорее взята без спросу, нежели подарена.
Когда они наконец приехали домой, было уже половина шестого, и Ханна с Джеймсом немедленно потребовали есть. Паола сидела за кухонным столом, с мрачным видом, но тут же встала и принялась откапывать в морозилке мини-пиццы. Каролина сказала ей угомониться, все-таки у нее выходной. Деваться бедняжке здесь было совершенно некуда. Иногда она выходила прогуляться, но, приехав в Англию из Барселоны, к сырым зеленым равнинам девушка еще не прикипела. Бывало, Каролина подвозила ее до автобусной остановки по пути в школу, и Паола проводила день, бродя по Ричмонду или Харрогиту, но обратно добираться ей было неудобно. Чаще всего она оставалась у себя в комнате. Пару раз Каролина давала ей денег на поездку в Лондон на выходные, у нее там была сотня с лишним знакомых испанцев. При мысли, что она не вернется, Каролину охватывал ужас. Паола — единственная, кого она хоть с натяжкой могла назвать другом, и потом, она тоже была здесь чужой. Джиллиан давно уехала, теперь она работала по волонтерской программе в Шри-Ланке, и Каролина начинала жалеть, что сама этого не сделала.
Ровена не понимала, зачем держать няню, и постоянно изыскивала способы выжить Паолу. «Детей весь день нет дома, — спорила она с Каролиной. — Если бы у тебя был маленький ребенок, тогда другое дело». За этим утверждением скрывался вопрос. Планировала ли она рожать? Ровена не хотела разжижать кровь Уиверов подозрительной ДНК. («Дорогая, так чем именно занимался твой отец?» Отец Каролины Эдит Эдвардс был мясником, но такого удара Ровена не пережила бы, поэтому она промямлила что-то насчет бухгалтера.) Ребенок им был не нужен, у них уже был наследник, и Ханна сойдет за запасного. У них была полная семья: двое взрослых, двое детей, — дом о четырех углах, прочный, как донжон. Больше ни для кого нет места, нет места для ребенка размером с букашку, что рос у нее в животе. Джонатана наверняка разопрет от гордости.
