Перед ним возник темный силуэт, заслонивший собой солнце, и он подумал, что это Лора пришла забрать его домой. Он хотел произнести ее имя, но не мог ни говорить, ни видеть, ни дышать. Она что-то говорила ему, но слова звучали словно из-под воды. Она коснулась его руки, и пальцы ее были холодны как лед. Он услышал: «Вам помочь?» Слова прибоем шумели и грохотали в ушах. Часть его пыталась ответить: «Нет, я в порядке», потому что он не хотел никого беспокоить, но вторая, более сильная и настойчивая, над которой он был не властен, цеплялась скрюченными пальцами за воздух, показывая, что он в отчаянии. Теперь он слышал и другие голоса. Кто-то сунул что-то ему в рот, и через мгновение он понял, что это ингалятор.
Потом темнота. Потом «скорая», где он почувствовал тошноту и слабость и необычайно кстати пришлась кислородная маска. Фельдшер приподнял ее, чтобы он мог говорить, и Тео спросил, сердечный ли это приступ, а фельдшер покачал головой и сказал: «Я так не думаю». А потом он уснул.
Он проснулся в больничной палате. На соседней койке лежал старик, опутанный трубками. Тео осознал, что и сам опутан трубками. Когда он снова проснулся, старика уже не было, а проснувшись в третий раз, Тео обнаружил, что он уже в другой палате и сейчас время посещений: народ сновал туда-сюда с журналами, фруктами и пакетами с одеждой. Тео повернул голову, следя за людским потоком, и увидел девушку, сидящую у его постели. Он сразу понял две вещи: во-первых, это попрошайка с яично-желтыми волосами и, во-вторых, она и помогла ему в «Христовых землях». Не Лора.
Она пришла и на следующий день, осторожно присела на краешек стула, как будто боялась, что он не выдержит ее веса, хотя тонка была, как палка. Она не принесла ни журнала, ни фруктов — ничего из того, что приносили другие посетители, вместо этого она что-то всунула в его сжатую ладонь, и когда Тео разжал ее, то увидел гальку, гладкую и еще хранящую тепло ее сухой чумазой руки, отчего камешек казался каким-то интимным подарком. Уж не дурочка ли она? Для этого, конечно, есть более политкорректный термин, но Тео не мог его вспомнить. Разум его был словно в тумане — он решил, что это от лекарств.
Она не была расположена поболтать, но это и к лучшему, потому что он тоже не был расположен. Хотя она сказала ему, что ее зовут Лили-Роуз, и он сказал: «Красивое имя». И она улыбнулась пугливо и ответила: «Спасибо, оно — мое собственное». Странный, конечно, ответ.
Вошла сестра, чтобы измерить ему температуру. Она сунула Тео в рот термометр и улыбнулась Лили-Роуз: «Думаю, твоего отца завтра выпишут», и Лили-Роуз сказала: «Здорово», а Тео ничего не сказал, потому что во рту у него был термометр.
Вечером пришел Джексон. Тео был тронут: похоже, детектив искренне за него волновался. «Ты уж побереги себя, великан», — сказал он и похлопал Тео по руке, и тот почувствовал, как на глаза навернулись слезы, потому что до него давно уже никто не дотрагивался, кроме как с медицинскими целями. Если не считать холодного прикосновения желтоволосой девушки. Лили-Роуз. Джексона, судя по всему, снова избили. Тео спросил: «Джексон, ты в порядке?» — и Джексон поморщился от боли и ответил: «Смотря, что называть „в порядке“, Тео».
Она под локоть довела его до такси, будто смогла бы его поддержать, начни он падать, — да у бедняжки вряд ли хватило бы сил поддержать цветок люпина. Водитель и медсестра помогли Тео сесть в машину.
Сестра оставила дверцу открытой для Лили-Роуз. Ее собака запрыгнула внутрь, но, поняв, что хозяйка не едет, выскочила обратно. Тео хотел оставить ей свой адрес и номер телефона, но у него не оказалось бумаги. Лили-Роуз сказала: «Вот, возьмите» — и дала ему маленькую белую карточку; и, только написав адрес и телефон, он перевернул бумажку и обнаружил, что это визитка Джексона. Он озадаченно посмотрел на девушку и спросил: «Ты знаешь Джексона?» А она ответила: «Кого?» — но тут сестра захлопнула дверцу такси, и водитель откатил от тротуара. Медсестра с Лили-Роуз махали ему вслед. Тео помахал в ответ и подумал, до чего нелепо, ведь, когда он решил, что она поедет с ним, сердце ёкнуло от радости.
Его не было всего два дня, но дом уже казался ему чужим. Ингалятор по-прежнему лежал на столике в коридоре. В комнатах пахло затхлостью. Тео открыл все окна и подумал, что надо бы купить ароматизированную свечу, подороже, не из тех, что пахнут дешевым ванилином и освежителем воздуха. Он поднялся на второй этаж, в спальню для гостей, или «штаб расследования», как говорил Джексон, и, впервые увидев комнату со стороны, понял, насколько жутко и мрачно все это выглядит.
Он сел за компьютер и на сайте магазина канцтоваров заказал картонные коробки, красивые, с цветочками, и подумал, что сложит в них все, аккуратно подпишет, а потом, возможно, попросит Джексона помочь ему отнести их на чердак. Потом сходил на Tesco.com и заказал продукты, но не из раздела «Мои предпочтения», поскольку знал, что его предпочтения — замороженные чизкейки, мороженое, слоеные булочки и сливочные йогурты — для него смертельны, вместо этого он создал новый список покупок: обезжиренное молоко и овсяные хлопья, овощи и фрукты, цельнозерновой хлеб и большие бутылки «Эвиан» — и подумал, что список сиротский. Нельзя сказать, что Тео чувствовал себя лучше или бодрее или что он поверил в будущее, но он все время думал о том, как цеплялся за жизнь, когда ее у него отнимали, как он боролся со смертью в «Христовых землях». У Лоры не было шанса бороться, но у него-то был, и, может быть, это что-то значило, хотя он и не знал, что именно.
Он уже собрался расплачиваться, как вспомнил еще кое о чем, и открыл страничку кормов для животных, где заказал шесть банок «собачьего корма высшего качества». Просто на всякий случай. Он расплатился и выключил компьютер.
И стал ждать.
16
Каролина
Она еще никому не говорила. Уже четыре месяца, но заметно не было. Вот что значит хороший пресс. Она сходила на ультразвук — все было «в норме»: она не ждала ни близнецов, ни инопланетянина. Когда акушерка, надменная курица с поджатыми губами, спросила о «предыдущих беременностях», Каролина решила было соврать, но ложь бы все равно раскрылась, поэтому она просто сказала: «Двадцать пять лет назад ребенка усыновили» (что было правдой). Она видела, что акушерка складывает в уме цифры: двадцать пять лет назад «Каролине Эдит Эдвардс» было двенадцать. Тетка подняла одну бровь, и Каролине захотелось сказать: «Отвали, сука», но она сдержалась, потому что это были бы слова Мишель, а не Каролины Эдит Эдвардс.
Каролина обсудила бы риск, связанный с беременностью в сорок три года, но не могла же она сказать: «Вообще-то, я на шесть лет старше, чем вы думаете». Кроме того, ребенок обосновался прочно, чувствовалось, что он внутри как дома, вполне здоров и целеустремлен.
Она попыталась представить, как объявит Ханне и Джеймсу, что у них будет сестричка (или братик, но она была уверена, что это девочка); она прямо-таки видела, как отвращение и ревность на их лицах сменяются хитрыми заговорщическими улыбочками в предвкушении мерзостей, которые они смогут с ним сотворить. Каролина положила руку на живот, защищая малыша, и почувствовала холодный гель, который курица-акушерка не позаботилась стереть. А Джонатан, как она скажет Джонатану? «Дорогой, знаешь, ты скоро снова станешь папой»? И его разопрет от гордости, мол, семя-то не подкачало, но для него это будет не ребенок, не человек, а очередная вещь, как новый трактор «джон дир» или гнедой мерин пони-класса для выездки, которого он купил Ханне и который был для нее слишком велик, так что, если повезет, она с него свалится и свернет себе шею. (Нельзя думать такие вещи, вдруг это повредит ребенку.) Обучение выездке — новая воспитательная идея Ровены: «Учиться управлять никогда не рано», — заявила она за «ланчем», который пригласила Каролину разделить с ней в «моем уютном маленьком коттедже», в том смысле, что не в «огромном домище, который ты у меня отняла». Выездка. Апофеоз английского педантизма. Джемима, разумеется, была в этом деле профи.
