Кто бы, в самом деле, подумалось Джексону.
— Можешь называть меня Джексон, — сказал он.
— Ну нет. Мне больше нравится «мистер Броуди».
Пока самолет готовился к взлету, Джексон изучал информацию, полученную от агентов по недвижимости. Симпатичное шато, не слишком вычурное, в Минервуа (во Франции этих шато как грязи), дом священника постройки тринадцатого века в деревушке к югу от Тулузы и особняк в деревне неподалеку от Нарбонны. Он пока не решил, где поселиться, но нужно же с чего-то начинать. Он решил, что проедет по Франции на машине и сам осмотрит дома, без спешки. Свой бизнес он продал Деборе Арнольд. Будь она чуток поприятнее, получила бы скидку. Он закрыл глаза и стал думать о Франции.
— Что будете пить, сэр?
Он открыл глаза и увидел вежливое, безразличное лицо Николы Спенсер. Она холодно ему улыбнулась и повторила вопрос. Чтобы немного растянуть встречу, он попросил апельсиновый сок. В каком-то смысле он знал о Николе Спенсер все, а в каком-то — совершенно ничего о ней не знал. Она дала ему пакетик соленых крендельков к апельсиновому соку и перешла к следующему пассажиру. Она толкала мимо него тележку, а он смотрел на ее поджарые ягодицы, обтянутые форменной юбкой. Когда они приземлились, он подумав не проследить ли за ней — из любопытства и потому что ее дело так и осталось незаконченным, — но к тому времени, когда он покончил с формальностями и взял напрокат машину в тулузском аэропорту, он потерял к ней интерес.
22
Каролина
Джонатан спросил: «Что ты хочешь на день рождения?» — и она сказала: «Мерседес-SL500», в шутку конечно, и он спросил: «Какой цвет предпочитаешь?» — и она ответила: «Серебристый», и сдохнуть ей на этом самом месте, если эта хрень за семьдесят штук не стоит сейчас у порога, перевязанная большим розовым бантом. Значит, у него денег еще больше, чем она думала. Она понятия не имела, сколько у него денег, ей не нужно от него ни гроша, она даже эту машину не хотела, нет, в самом деле, хотя теперь, когда «мерседес» у нее был, она в нем души не чаяла. Машина для двоих, ни для собак, ни для детей места нет.
«Боже!» — только и сказала Ровена, когда увидела машину. Удивительно, сколько смысла можно вложить в одно двусложное слово.
Может быть, это прощальный подарок. Может быть, он готовился обзавестись новой женой. Она была вполне уверена, что в Лондоне у него кто-то есть. Она удивилась бы, если б не было, у таких мужчин, как Джонатан, всегда есть любовницы. Правда, они никогда на них не женятся. Ей следовало бы стать любовницей, по темпераменту она куда больше подходила в любовницы, чем в жены.
Они до сих пор ничего не знали о ребенке, сидевшем у нее внутри. Она готовилась снова сбросить кожу, отрастить новую. Она должна уехать прежде, чем погрязнет в бездействии, прежде, чем кто-нибудь ее найдет.
Прежде, чем они помешают ей, узнав про ребенка. Они заберут ребенка себе. Жаль, конечно, очень, ведь школу и работу она полюбила всей душой, но есть другие школы и другая работа — все возможно, если правильно настроиться. И она забирала ребенка с собой (а как иначе) из этого дома, не нужно ему тут расти, а не то он будет говорить по-французски по средам и никогда не поймет, что такое любовь. Она любила этого ребенка до боли. Никто в этом доме не был способен понять такое. Было время, когда и она не понимала любовь, и к каким бедам это привело. Она сказала Ширли: «Считай, что я умерла», но она не ожидала, что сестра ее послушается. Не было ничего: ни посещений, ни открыток, ни подарков на день рожденья, ни единой весточки. Месяц за месяцем она ждала, что в день посещений Ширли появится с Таней на руках («Смотри, это мамочка») или приведет их бестолковых родителей («Давайте, вам нужно навестить Мишель»), но нет. Все ее письма оставались без ответа, все надежды пропали втуне, и в конце концов она пришла к мысли, что, может быть, так действительно лучше, пусть живут своей жизнью, освободятся от нее, ведь, если на то пошло, что хорошего она им сделала? Она не любила людей, которых обязана была любить, а за это рано или поздно надо платить.
Когда убегаешь, не оставляй следов. Бери с собой минимум вещей, словно собралась на один день в Лидс (но забирай свою красивую машинку). Не оставляй улик, как оставила отпечатки пальцев по всей рукояти того чертова топора, чтобы выгородить других. На этот раз она забирала букашку, новую букашку, с собой. Она будет любить этого ребенка так сильно, что каждый день он будет просыпаться счастливым, и наконец-то снизойдет на нее благодать.
И хватит превращать свою жизнь в вариации на пасторальную тему. Нужно придумать что-нибудь совсем новое. Можно уехать за границу, в Италию или во Францию. Конечно, куда ни заберись, хоть в Патагонию или Китай, это все равно недостаточно далеко, но фокус в том, чтобы продолжать двигаться. Фокус в том, чтобы не оставлять букашку. Одно она знала наверняка: назад пути нет.
Она решила дать ему шанс уехать вместе с ней, всего один шанс. Он будет потрясен и никуда не поедет, но шанс она ему даст.
Он ехал на велосипеде (его дешевые черные брюки были прихвачены у щиколоток велосипедными зажимами, представляете?) и оглянулся, услышав шум машины сзади. Она ехала с откинутым верхом и, поравнявшись с ним, остановилась, а он слез с велосипеда, рассмеялся и сказал:
— Шикарный агрегат, миссис Уивер.
Как продавец подержанных тачек. И она согласилась:
— Еще бы, викарий. — И похлопала по сиденью рядом с собой. — Хотите прокатиться?
Он беспомощно махнул в сторону велосипеда, но потом сказал:
— Ой, да и… — И положил велосипед в высокую траву на обочине.
Но когда он взялся за ручку дверцы, она перегнулась через соседнее кресло, будто не пуская его, и сказала:
— Только учтите, что я уезжаю и не собираюсь возвращаться обратно, никогда, а когда я уезжаю, то еду быстро.
И он ответил:
— Вы ведь не шутите, да?
И она подумала, как ей нравится, когда лицо у него становится как у серьезного маленького мальчика, пытающегося придумать правильный ответ. Она повернула ключ зажигания и сказала:
— Считаю до десяти…
23
Дело № 3, 1979 г
Все ради долга, ничего по любви
Мишель подумала, что и раньше злилась, но чтобы так — никогда. Ты словно вулкан с закупоренным кратером: внутри бурлящая жижа, которую нельзя выплеснуть наружу. Как она, кстати, называется? Магма? Лава. Черт подери, она уже простейших слов не помнит. В книгах писали: «материнская амнезия», но если это и амнезия, то очень избирательная, потому что о том, как она жалка и несчастна, Мишель не забывала ни на минуту. А сегодня такой хороший день — был до этого момента, — она все успевала, все было под контролем, а потом этот увалень ввалился в дом и разбудил ребенка.
Мишель взялась за тонор, но он застрял в бревне, что тот Экскалибур,
[131]
и ее охватила такая дикая ярость, что она не услышала Ширли, и когда, повернувшись, увидела ее, то аж подскочила от испуга:
