«Давай пойдем поиграем», — прошептала она Оливии, которая шагала как сомнамбула. «Нет, — захныкала Оливия, хотя обычно была сама покладистость. — Сейчас ночь», — запротестовала она. А Сильвия сказала: «Ну и что?» — и взяла ее за руку, и они уже почти дошли до конца газона, но тут Оливия воскликнула: «Голубой Мышонок!» И Сильвия сказала: «Беги скорей, возьми его». И Оливия заползла обратно в палатку и вынырнула, сжимая в руке Голубого Мышонка, в компании суетливого Плута, не отстававшего от нее ни на шаг.
Жанна д'Арк разговаривала с ней высоко на ветках бука в саду миссис Рейн. Она шептала ей на ухо, как закадычная подружка примостившись рядом на ветке. Чудно, но после этих бесед Сильвия не помнила ничего из того, что, собственно, Жанна д'Арк говорила, и у нее создалось впечатление, что она вовсе не говорила с ней, а пела, как присевшая на дерево огромная птица.
Бог избрал ее, отметил ее, но зачем? Чтобы она повела в бой огромную армию, а потом сгорела в очищающем пламени, как сама Жанна д'Арк? Чтобы она принесла себя в жертву? Английское sacrifice
[136]
происходит от латинского sacer — святой и facere — делать. То есть сделалась святой. Да, она святая. Она особенная. Конечно, она знала, что никто ей не поверит. Она рассказала Амелии, и Амелия сказала: «Не глупи». У Амелии не было воображения, она была такой занудой. Она попыталась рассказать маме, но та месила тесто для пирога, зачарованно наблюдая, как крутятся лопасти кенвудовского миксера, и, когда Сильвия сказала: «По-моему, со мной говорил Бог», она ответила: «Очень хорошо», и Сильвия сказала: «Джулию только что съел тигр», на что мама так же рассеянно ответила: «Правда?» И Сильвия тихо вышла из кухни.
Бог продолжал с ней разговаривать. Он говорил с ней из облаков и садовых зарослей, Он говорил с ней перед сном и будил ее утром. Он говорил с ней, когда она ехала в автобусе и когда лежала в ванне (перед Богом она не стыдилась своей наготы), Он говорил с ней, когда она сидела за партой и за обеденным столом. И Он всегда говорил с ней в кабинете Виктора.
Тогда-то Он и сказал ей: «Пустите детей приходить ко Мне»,
[137]
потому что она ведь в конечном счете была ребенком.
«Нет», — громко сказала Оливия и принялась вырываться из руки Сильвии. «Ш-ш-ш, все в порядке». Сильвия толкнула деревянную калитку в сад миссис Рейн. «Нет», — повторила Оливия, упираясь, но по сравнению с сестрой силенок у нее было что у котенка. «Ведьма», — прошептала Оливия. «Не глупи, — сказала Сильвия, — миссис Рейн никакая не ведьма, это просто такая игра». На самом деле Сильвия вовсе не была в этом уверена. Неужели Бог создал мир, в котором есть ведьмы? А как насчет привидений? В Библии есть привидения? Теперь ей приходилось тащить Оливию волоком. Она хотела взять ее с собой на буковое дерево, показать ее Жанне д'Арк, показать той, как чиста Оливия, какое она непорочное дитя, прямо как Младенец Иисус. Только она не знала, как поднять Оливию на дерево, вряд ли та сама заберется. Оливия заревела. Она начата действовать Сильвии на нервы. Еще не хватало, чтобы старая ведьма услышала. «Оливия, тише», — строго сказала она и дернула ее за руку. Она не хотела делать ей больно, ни за что на свете, но Оливия начала плакать и шуметь (совсем непохоже на нее, совсем), и Сильвия прошипела: «Перестать!» — но Оливия не переставала, и Сильвии пришлось зажать ей рот рукой. Она не отнимала руку долго-долго, пока Оливия наконец не затихла.
«Пустите детей приходить ко Мне». Жертвоприношение. Сильвия думала, что сама станет жертвой, потому что ее, мученицу, выбрал Бог. Но оказалось, что Богу предназначалась Оливия. Как Исаак, только он же вроде не умер? Теперь Оливия стала святой. Чистой и непорочной. Она была чистой и непорочной, и ничто ей больше не угрожало. Она была неприкосновенна. Ей никогда не придется ходить в папин кабинет, никогда не придется давиться папиной вонючей штуковиной, не придется терпеть, как его огромные руки шарят по твоему телу, делая тебя нечистой и порочной. Сильвия смотрела на маленькое тельце, лежащее в высокой траве, и не знала, что делать. Надо позвать кого-нибудь на помощь. И она подумала о папе. Да, она сходит за папой. Папа будет знать, что делать.
28
А Джулия сказала…
Au revoir tristesse.
[138]
Джексон ехал с откинутым верхом, в колонках громко играли «Дикси чикс».
[139]
Он встретил их в аэропорту Монпелье. Они предусмотрительно оделись для кабриолета: шифоновые шарфы и солнечные очки, — и Джулия походила на кинозвезду пятидесятых, а Амелия нет. Джулия сказала по телефону, что Амелия приободрилась, но, если и так, она это старательно скрывала, сидя на заднем сиденье его новенького «БМВ-М3», фыркая и хрюкая после каждой реплики Джулии. Джексон внезапно пожалел, что не купил двухместный «БMB-Z8», тогда они положили бы Амелию в багажник.
«Сигарету?» — предложила Джулия, и Джексон ответил: «Нет, я бросил», и Джулия сказала: «Так держать, мистер Би».
Они приехали в Монпелье, где было очень жарко, и съели по маленькой серебряной креманке мороженого — glaces artisanales
[140]
— в кафе на городской площади. Заказывала Джулия, ее превосходный французский произвел на Джексона впечатление.
«Она как-то была пуделем», — сказала Амелия (о чем бы это?), а Джулия сказала: «Милли, не будь такой ворчуньей, мы же en vacances»,
[141]
а Амелия сказала: «Ты всегда в отпуске», а Джулия сказала: «И это не самая плохая жизнь», а Джексон думал, уж не влюбился ли он в Джулию, а потом небо вдруг потемнело, став цвета спелых аженских слив, вдалеке прогремел гром, и первые крупные капли дождя зашлепали по холщовому навесу кафе, и Джулия пожала плечами (очень даже по-французски), глядя на Джексона, и сказала: «C'est la vie,
[142]
мистер Броуди, c'est la vie».
