Мысль прекрасная, охлаждающая, из разряда “чож ты раньше не пришла?”
– Пошли выйдем, – хрипло выдыхаю, глядя в упор в глаза сопляка.
– Выйти-то мы выйдем, – мальчишка щерится, – уверен, что своими ногами зайти сможешь?
– Кирилл, не смей! – свистящим шепотом орет Катерина, и от этого парень напротив меня только сатанеет лицом.
– Интересно, почему это именно “Кирилл не смей”? – рычит он, и – хоть и видно, что он старается сдерживать ярость, рык все равно остается рыком, – почему ты урезонить пытаешься меня? Может ты расстроилась, что я пришел? Надо было попозже придти? Завтра? Когда вы Карамелине братика настрогаете?
– Кирилл… – голос Холеры срывается, а мой взгляд цепляется как нервно и суетливо она заламывает пальцы. В панике…
– Что Кирилл? – снова полыхает парень, – не ври, что зря тебя обвиняю. Я тут минут десять стоял. Охуевал от того как сладко моя невеста сосется с бывшим. А теперь внезапно я этому козлу и по морде дать не могу?
Будь я благородным альтруистом – я бы…
Можно было бы сказать, что это к поцелую нашему её фактически принудил я, потерявший голову от неожиданного столкновения. Что она пыталась, очень отчаянно пыталась мне сопротивляться. Оттолкнуть – в процессе, далеко послать – после…
Будь я альтруистом, я бы…
Хорошо что я им не был никогда.
– Ну, видишь, котенок, даже со стороны было видно, что у нас все взаимно, – я нахально улыбаюсь, опуская ладони Холере на талию, – так что давай, верни ему колечко, а я его пошлю. Так далеко, как ему стоит пойти.
Господи, почему у неё локти такие острые? Аж до звезд из глаз – от одного только душевного удара локтем в печень. Мои ладони, такие жадные и алчные, слабеют под натиском боли, и контакт с мягкими изгибами тела моей неизлечимой болезни я теряю так же быстро, как и обрел его.
Чтоб тебя!
– Знаешь что, Кир, – устало выдыхает Катя, – я передумала. Делай что хочешь. Только не у меня. И не убей его ненароком, а то сын у него второй раз сиротой сделается.
Кажется, даже Дед Мороз, вынувший заветную мечту из мешка, не получил бы сейчас такой порции ликования, проступившей на лице Холериного щегла.
Я насмешливо покачиваю головой, соскальзывая глазами на лицо девушки, что отходя повернулась ко мне лицом, а дивным своим тылом – к зеркалу шкафа. Шикарный вид. Жаль что так мало времени, не успеть налюбоваться.
– Передавай Карамельке привет, – улыбаюсь одними губами.
– Пошел ты на хрен, – сплевывает она яростно, скрещивая руки на груди.
– Схожу, – киваю, – только учти, что я еще вернусь, котенок.
Где-то сбоку поскрипывают зубы Катерининого жениха. Терпи, малыш, терпи. Я же как-то тебя терплю. Хотя мне ведь тоже тебя о-о-ой как пришибить хочется. И ничего ведь! Терплю! Жду когда закроется на все засовы дверь, когда приедет лифт, когда спустит он нас в своей напитанной взаимной ненавистью кабине на первый этаж, когда оба мы вновь окажемся в сумеречной темноте двора, чтобы развернуться наконец лицом к лицу, сверкнуть друг на друга яростными улыбками.
– Курнуть хочешь, старпер? А то вдруг последняя сигаретка в твоей жизни не выкуренная будет?
– А ты только языком балаболить можешь, щегол?
Наверное – вот это и есть ярость берсерка. Когда ты не помнишь себя, не чувствуешь окружающей себя реальность. И есть только бешенсво, чистое, незамутненное, концентрированное, захлестывающее и не отпускающее…
… До тех самых пор, когда за нашими спинами не взвизгивают сирены полиции.
Глава 20. Катя
– Да чтоб вас всех!
Хочется – сорваться с места, хочется броситься вниз, туда, где методично и очень деловито трамбуют в полицейский бобик двух драчливых бабуинов и…
Что сделать?
Кого выгораживать?
Кира, потому что отношения именно с ним внезапно повисли на волоске?
Ройха, потому что его десятилетний сын сейчас остался один в чужой квартире посреди незнакомого города?
Спасти нервы мальчишки или в раз ставшую такой хрупкой свою привычную, дорогую мне жизнь?
Раньше думала, что решительней. А сейчас – висну, висну, висну, не в силах выбрать какой “проводочек” резать.
В итоге…
Остаюсь совсем без перспектив – в полицейскую машину следом за упаковкой драчунов, уже на пассажирское место садится старшая по дому— мать её за ногу, Эльза Нафталиновна, тьфу ты – Никодимовна. Даме семьдесят лет в обед, не в первый раз зашли, и желчность у неё такая – собачки за десять метров писаются. Вот кто значит, полицию вызвал.
Возвращаюсь с балкона в комнату, и понимаю – что еще чуть-чуть и полезу на стену. Капец же ситуация, капец! Если этих олухов на все пятнадцать суток закроют – то что за это время будет с Антоном, который сейчас там ждет отца, обещавшего через десять минут вернуться?
Я гляжу на Карамельку – она на ковре посреди гостинной сейчас женит двух динозавров. Да, любовь зла, сводит и тиранозавра с птеродактилем…
Из квартиры выхожу бочком, бочком, подхожу к двери напротив чуть ли не крадучись.
Ох, не в свое дело я лезу.
С другой стороны, есть же современная мысль, что чужих детей не бывает. И бросать в одиночестве мальчишку… Почему эта идея не должна доставлять мне дискомфорта? Потому что когда-то с его матерью я пыталась поделить внимание Ройха? Так уж сколько лет прошла, я уже давно приняла мысль, что проиграла, а победительницы – так и вовсе нет в живых, хотя я разумеется этого никогда-никогда не желала…
Звоню.
Жду минут пять, чуть не подпрыгивая от беспокойства.
Звоню снова.
Почти уверовав, что звонок не работает – или сам Антон увидев меня в глазок решил не открывать, слышу лязг замка.
– Чего?
В приоткрывшуюся от косяка, насколько позволяет цепочка щель на меня сверкают обжигающим холодом два ярко-голубых глаза. Под ложечкой нехорошо свербит – уж больно напоминает мне это выражение лица ту пресловутую единственную встречу с Верой Антиповой. Ту в которую… Да обе мы вели себя как стервы. Но речь сейчас не об этом.
– Привет, – проговариваю ставшим вдруг таким неуклюжим языком, – я знаю, что тебя Антоном зовут. И ты папу ждешь, так?
– Жду, – мальчик неохотно стреляет глазами сначала слева, потом справа от моего лица, – где он?
Странное чувство – вроде тон у него недовольный и грубый, а мне… Обнять воробьенка хочется. Он ведь хорохорится, ерепенится, не от хорошей жизни ведь.
– Папе… Срочно пришлось уехать… – сочиняю на ходу.
– Зачем? – Антон в излюбленной детской манере прижимает взрослого к стенке одним прицельным вопросом. Правда, пока я хватаю воздух ртом, пытаясь быстро придумать такой ответ, чтобы ребенка кондратий от тревоги не хватил – он сам же мне и подсказывает.
