Имитационное поведение, статистически целесообразное и потому закрепленное естественным отбором, имеет свои негативные стороны в виде таких явлений, как массовая паника. Слепому подражанию неизменно противостоит индивидуально приобретенный опыт. Вот почему удаление лобных долей мозга у собак усиливает имитационное поведение, а подражательное поведение ребенка постепенно трансформируется в осознанное стремление «брать пример» (Орбели, 1964). Благодаря врожденной способности к подражанию ребенок неосознанно овладевает нормами языка задолго до того, как он познакомится с этими нормами за школьной партой. Можно сказать, что подражательное усвоение стереотипов поведения и нравственных норм представляет прямой канал к сфере подсознания, в значительной мере ускользающий от контроля логического мышления, от критической оценки воспроизводимых действий.
Как мы уже отметили выше, благодаря игровому поведению животные приобретают навыки, которые понадобятся им в дальнейшем. Игра обеспечивает физическую тренировку, навыки борьбы, охоты, использования орудий, общение с другими особями своего вида, усвоение групповых норм поведения. Например, приемы охоты на крыс молодые хорьки приобретают во время игр со сверстниками. Лишение крысят в возрасте от 25 до 45 дней возможности игры делает их менее способными к выработке сложных навыков, причем общение с партнерами, заторможенными хлорпромазином, не устраняет этого дефекта (Einon, 1980). Манипуляционная игра с предметами возникла только у высших приматов и способствовала формированию символического интеллекта (Smith, 1982). В сущности, это явилось филогенетическим прообразом той роли, которую орудийный труд позднее сыграл в развитии речи и понятийного мышления.
На ранних этапах онтогенеза игра «бескорыстна» и свободна от влияния других мотиваций, например от иерархических отношений между играющими. По мере того как молодые животные усваивают нормы группового поведения, игра становится способом тренировки соответствующих поведенческих стереотипов. Так, в процессе детской игры усваивается ролевое поведение «дочек-матерей». Смена мотиваций находит отражение в функциях мозговых структур: повреждение перегородки у молодых крыс усиливает игровую борьбу, а у взрослых – их агрессивность (Beatty, 1982).
На самостоятельность игровой потребности указывает существование феномена депривации: изоляция хомяков от сверстников через день удваивает время их игр при последующей встрече (Слоним, 1967). Тщательное изучение детских игр обнаружило существование собственно игровой мотивации, отличной от биологических и социальных потребностей. В англоязычной литературе эта потребность определяется как мотивация умения (competence drive), как стремление к овладению и совершенствованию самых разнообразных навыков, как специфическая разновидность потребностей развития (White, 1959; Severova, 1982).
Исключительна роль игры в развитии фантазии и творчества. Обилие пробных действий и неожиданность ассоциаций дают основание аналогизировать игру с изменчивостью генетического материала, подлежащего естественному отбору (Smith, 1982).
На этом мы заканчиваем краткий очерк сложнейших безусловных рефлексов (инстинктов) у животных с тем, чтобы проследить их дальнейшую судьбу в качественно новой, социально детерминированной высшей нервной (психической) деятельности человека.
Глава 2
Опыт классификации потребностей человека
Понятие потребности должно будет в противовес понятию инстинкта занять в марксистско-ленинской психологии крупное место, войдя в инвентарь основных ее понятий. На основе понятия потребности все учение о мотивации человеческого поведения получает принципиально новую постановку, чем та, которая ему обычно дается на основе учения об инстинктах и влечениях.
С. Л. Рубинштейн (1976, с. 40)
Если мы принимаем положение о том, что потребности есть основа, движущая сила, побуждение и цель человеческого поведения, что мотивы, стремления, желания, интересы, цели, установки, ценностные ориентации субъекта производны от его потребностей, порождаются ими (Дилигенский, 1977), то знание этих потребностей приобретает первостепенное теоретическое и практическое значение прежде всего для теории и практики воспитания в самом широком смысле. Правда, представление о потребности как о единственном первоисточнике активности поведения разделяется далеко не всеми авторами. Например, Е. Н. Баканов и В. А. Иванников (1983) считают, что термин «потребность» неприменим к так называемым процессуальным деятельностям (исследование, игра), поскольку при их осуществлении отсутствуют такие характерные для потребности черты, как усиление драйва по мере нарастания депривации, объект потребления и феномен насыщения. Однако изучение исследовательского и игрового поведения у животных, о котором мы писали выше, опыты с сенсорной (информационной) депривацией у человека, последствия социальной изоляции и подобное показывают, что в основе представлений о наличии каких-то иных факторов вне и помимо потребностей, инициирующих поведение, лежит крайняя ограниченность наших знаний о многообразии реально существующих потребностей.
Классифицируя потребности, большинство авторов не идут дальше их деления на материальные и духовные, на естественные (биологические) и культурные (исторические). Г. Г. Дилигенский (1982) ограничивается двумя основными группами потребностей физического и социального существования, причем к последним наряду с потребностями в признании, любви, престиже и т. п. он относит также этические, творческие и познавательные потребности. Ясно, что подобные глобально обобщенные классификации трудно использовать в повседневной воспитательной практике.
Другая трудность заключается в бесконечном многообразии вторичных по своему происхождению, производных «квазипотребностей». Так, биологическая потребность поддержания температурного комфорта порождает потребность в одежде, та, в свою очередь, формирует потребность в производстве материалов для изготовления одежды, в создании соответствующей технологии, в организации производства и т. д. По-видимому, имеет смысл классифицировать только исходные, не выводимые друг из друга и не сводимые друг к другу группы потребностей при условии, что любая степень удовлетворения потребностей одной группы не обеспечивает одновременного удовлетворения других групп.
Несколько лет тому назад мы совместно с П. М. Ершовым предложили свою классификацию потребностей человека, выделив среди них витальные (биологические), социальные и идеальные потребности (Симонов, 1975; Симонов, Ершов, 1984). Наша классификация определенно совпадает с классификацией деятельностей по В. Афанасьеву (1977), среди которых автор выделил материальную (производственную), социально-политическую и духовную разновидности.
Основанием для утверждения о самостоятельном происхождении перечисленных трех групп потребностей послужили как результаты изучения сложнейших безусловных рефлексов у животных (им мы посвятили первую главу книги), так и наблюдения за первоначальными этапами развития ребенка.
В миллионнолетней истории потребностей наиболее интересным, важным и вместе с тем чрезвычайно сложным для уяснения моментом является переход от потребностей (и реализующих эти потребности инстинктов) животных к социально детерминированным потребностям человека. Один из лидеров современной популяционной этологии (так называемой социобиологии) Е. Уилсон (Wilson, 1983) подчеркивает, что социальные качества человека принципиально отличны от качеств других живых существ и любые аналогии здесь могут быть приведены лишь с чрезвычайной осторожностью.
