Нужно сказать, он держался хорошо. Только левый глаз начал
дергаться. А потом он попытался достать оружие. Я ведь снайпер. Точный выстрел
в лоб, и он уже на полу и без дыхания. Я подошел к нему, его погоны оторвал и
говорю уже мертвому:
— Плохой ты офицер был, подполковник, плохой. Я тебя
сегодня разжаловал.
И вышел из комнаты. Потом я эти погоны Иришке на могилу
отвез. И рядом закопал. Пусть знает, что этот стервец больше по земле не ходит.
Может, ей легче будет. А мне уже никогда легче не станет. Один я был, один и
остался.
Если разобраться, так и должно быть. Не может у меня быть ни
близких, ни знакомых — ни к чему все это. Такая у меня собачья жизнь.
Эпизод пятый и последний
XIII
Так трудно принимать решение. Он посмотрел на сидевших
вокруг людей. Все молчали.
— Может, есть другое решение, — спросил он
негромко.
— Опросы общественного мнения показывают, что они
победят в любом случае. Причем с подавляющим перевесом. У вас нет никаких
шансов, — честно ответил ему один из помощников.
Он нервно дернул головой. Помощник был евреем. Давно нужно
было убрать его отсюда, — вдруг подумал он. Наверняка работает сразу на
обе стороны, ждет прихода к власти этих «красно-коричневых». Хотя те не очень
жалуют евреев, но известно, кто делал революцию. Он нахмурился. — Какие
есть еще мнения? Все молчали.
— Все свободны, — рассержено сказал он, — а
вы, генерал, останьтесь.
Выходили бесшумно, стараясь даже не разговаривать, словно из
комнаты покойного. Все понимали, что это конец.
— Что будем делать? — спросил он, —
понимаешь, как все перевернется, если они придут к власти.
Он не сказал кто «они», но генерал его понял. Того тревожила
эта перспектива еще больше.
— Может, отменить выборы, — несмело предложил
генерал.
Он отрицательно покачал головой. — Нельзя. Весь мир
следит за нами. Отменим выборы, опозоримся на весь мир. Уже поздно об этом
говорить, ничего нельзя остановить. — Можно перенести выборы.
— Я тебе говорю нельзя, — стукнул он кулаком по
столу, — если бы можно было, давно бы сделали. Без твоей подсказки.
— Думаете, они победят?
— Ты же слышал, что говорят. Все опросы общественного
мнения за них. У наших сторонников нет никаких надежд. Они проиграют. И мы с
тобой тоже проиграем, генерал. Первым делом придут за тобой. Меня они, может,
еще пожалеют, объявят лицом неприкосновенным. А вот тебя нет. Все мои ошибки,
все грехи тебе достанутся, и тогда на пощаду не рассчитывай. — Я
знаю, — серьезно ответил генерал. — Что думаешь делать? Бежать за
границу? — Куда? И потом, если они захотят, меня везде найдут. Да и денег
у меня таких нет.
— Ладно, — махнул он рукой, — мне-то хоть не
ври. Деньги небось есть, просто признать боишься.
— Не боюсь, — угрюмо ответил генерал, — денег
нет. Я работал не ради них. Вы же знаете. Я всегда верил только вам.
— Поэтому тебя первым и поволокут к ответу. —
Конечно. Они считают меня самым близким вашим человеком среди всей этой шушеры.
— Ага, — кивнул он, — их лидер все время
говорит, что они начнут показательные процессы против моих фаворитов. А у тебя
грехов, кажется, много накопилось. Ох как много. И все повесят на тебя. И за
меня на тебе отыграются. А потом, может, и до меня доберутся.
— Я не знаю, что делать, — честно признался
генерал, — вертится у меня в голове один план. Но не решаюсь вам сказать.
— Говори, сейчас любой план подойдет. Лишь бы
продуманный был.
— Может, ввести чрезвычайное положение и тогда законно
приостановить выборы?
— Уже поздно. И потом, чем можно объяснить это
чрезвычайное положение. — У нас столько беспорядков… — Раньше было
еще больше. Это не повод. — А если вдруг погибнет лидер оппозиции или еще
кто-нибудь? — спросил генерал.
— Как погибнет? — не понял он, уже чувствуя, что в
голове генерала созрел какой-то план.
— Очень просто. Вспомните, как было в начале тридцатых
годов. Сталину нужен был только повод. И, когда убили Кирова, кстати, его
реального соперника, сразу стали вводиться суды и чрезвычайные тройки, решающие
все в несколько дней. Приговор не подлежал обжалованию. Помните, какая волна
репрессий началась.
— Ты, если такой умный, лучше выход сегодня
придумай, — посоветовал он, — не нужно мне историю рассказывать.
— Историю как раз я плохо знаю, — ответил
обиженный генерал, — я свое дело всегда выполнял хорошо. Поэтому и
предлагаю такой план.
— Какой план? Ничего ты не предлагаешь. Ввести
чрезвычайное положение. По каким таким причинам? Почему? Какой план?
— Если погибнет лидер оппозиции, — повторил,
усмехаясь, генерал, — или еще кто-нибудь, — снова сказал он, —
это можно обсудить с аналитиками. Как гипотезу события в стране.
— Что ты говоришь загадками. Какую гипотезу нужно
обсуждать. Говори прямо, ничего не пойму.
— Иногда дестабилизировать ситуацию в стране может один
выстрел, — наконец четко произнес генерал.
— И кто его сделает? — вдруг начал понимать
он, — должен быть такой человек.
Генерал молчал, выразительно глядя на него. Он, вдруг поняв
все, тоже замолчал. И даже немного испугался. Теперь он будет во власти этого
генерала. Вернее, будет все время его бояться. Но генерал хорошо знает, что без
него он ничто. И генералу выгодно, чтобы он как можно больше оставался в этом
кабинете. Они долго молчали.
— Ты не ответил на мой вопрос, — наконец напомнил
от.
— Человека всегда можно найти, — уклончиво ответил
генерал, — это как раз не особая проблема. Такого добра у нас еще хватает.
А потом этот человек просто исчезнет, пропадет.
— Да, — задумчиво произнес он, — если такое
случится, можно вводить чрезвычайное положение. Тогда все поняли бы нас. —
Я могу идти? — поднялся генерал. — Выборы должны пройти в намеченный
срок, — торжественно сказал он, чувствуя фальшивую ноту. Ее почувствовал и
генерал.
— Конечно, — спокойно согласился он, — а моя
задача обеспечить их безопасное проведение.
— Иди и обеспечивай, — быстро сказал он, опасаясь
чего-либо добавить.
— Можете не беспокоиться, — вдруг очень тихо
ответил генерал, — безопасность и порядок я гарантирую.
С этими словами он вышел из кабинета. А оставшийся за столом
хозяин кабинета еще долго сидел, подперев голову руками. И тяжкие мысли не
покидали его весь день.
На этот раз меня вызвал сам Ковач. У него мама, говорят,
была мадьяркой, и он взял себе такое непривычное для нас венгерское прозвище
Ковач. Но вообще-то он был мужик толковый. Это он первый понял, что нужно
объединятся. Это он налаживал диспетчерскую связь по всей стране, завозил
французские фирменные винтовки с глушителем через Чечню, когда это еще можно
было сделать. Мы платили ему тридцать процентов от суммы, но зато имели твердые
гарантии своей безопасности. Он своих людей никогда не сдавал. И всегда
прикрывал в случае необходимости. Ковачу мы верили, как себе. И хотя я вообще
никому не верю, все-таки иногда нужен такой человек, которому можно поверить —
иначе нельзя. Нужны связные, конспиративные квартиры, снаряжение, оборудование,
помощники. И наконец деньги. Их получал и передавал сам Ковач, что исключало
любую возможность устранения нежелательных свидетелей. Все «заказчики» знали,
что на Ковача работает целая сеть киллеров. И убирать кого-то одного после
успешно проведенной операции они не решались. Ковач сам гарантировал молчание
своих людей. И это всех устраивало.
